Филипп Соллерс - Мания страсти

Клара хочет еще раз увидеть Фрагонара из Фрик коллекшн [16] Фрик коллекшн — небольшой частный музей в Нью-Йорке, расположен в особняке, принадлежавшем его основателю, Генри Клэю Фрику (1849–1919), обладает богатым собранием европейской живописи и скульптуры, коллекциями французской мебели и фарфора. Работам Фрагонара (четыре картины и шесть панелей) отведена особая комната. . Идем туда утром, рука об руку. На ней черные шерстяные перчатки, я стараюсь как можно меньше нажимать на ее пальцы, кисть, руку. Она не приемлет подобного рода контакты. Мы чувствуем себя уверенно.

Погода по-прежнему прекрасная, свежо, можно подумать, что синева потому так и полыхает, что хочет стереть самое себя. В квартире Доры, на четырнадцатом этаже, солнце только что сверкнуло мне прямо в глаза, когда я писал.

Вот, наконец, мы перед панно. Почему они закончены в Нью-Йорке? В каком порядке следует их читать? Выбор есть: «Успехи любви» (или «Мечтания»), «Любовные письма», «Настойчивые ухаживания», «Возлюбленный, увенчанный короной» и, самое странное из всех, «Встреча».

У этого французского художника, которого ненавидят все закомплексованные создания на свете, все остается противоречивым, открытым, без какого бы то ни было разрешения. Столько всего совершается, и ничего не происходит. Мы словно во вспышке за секунду за, или за секунду после. Затем ничего справа, ничего слева, у сцены нет ни входа, ни выхода. Его интересует сам момент появления, здесь, прямо посреди леса, или в тщательно возделанных садах, в цветущем розарии. Есть еще статуи, порой кажущиеся более живыми, чем люди, жизнерадостные окаменения, застывшие движения, притворные изумления, подавленные крики, много рук, существующих отдельно от тела, позы, вызывающие смех. Растительность — это и есть место действия, кружевной зонтик — словно финальная точка. Взгляды могут различаться, любые сходства приводят к развязке, счастливые встречи длятся ровно столько, сколько нужно, чтобы успеть ухватить их в красках. Это комедия случайностей, что разыгрывается между бабочками-людьми, личность установить не представляется возможным. Случайное предлагается, словно качели в глубине. Есть, разумеется, хождения по кругу, вибрация, возбуждение, какое-то оживление то там, то тут. Танцуют с завязанными глазами, смотрят вдаль через подзорную трубу, слепые и зрячие, касаются друг друга, теряют, меняются местами. Но пароль, и это понимают все, таков: рассеивание. Встреча — это фиксированная вспышка, случайность, чудо. Мужчина, женщина, они почти сходны, и от этого еще более различны. Их чествует растительное изобилие, трепещущие деревья, мгновенно распускающиеся цветы, но все вот-вот растворится, рассыплется, чтобы возродиться в то же самое мгновение, или чуть позже, а может быть, и никогда. Невидимое дыхание наполняет картины. Листва и водопады все понимают. Это праздник в стране, отменившей все прочие страны, взгляд, никуда не направленный.

Чем меньше по размеру персонажи, тем больше объединяют они пейзаж. Глаза повсюду, но никто не видим. Сближения могут происходить все равно где. Это настоящий вальс зеленых, желтых, красных. Вот, к примеру, «Читательница» (в Вашингтоне), она здесь не для того, чтобы читать, что за мысль, но чтобы ощутить себя самое в своем корсаже, в своем тяжелом, с множеством деталей, платье, ощутить свои банты, свои груди, свои подушки. Впрочем, это и называется читать. В панно, выставленных в Нью-Йорке, в которых никто уже, похоже, не замечает эротического смысла (исчезнувший вид? преждевременно для другой эпохи? животные, пришедшие на смену человеку?), замысел вполне ясен: как на одном и том же панно заставить исчезнуть оба пола? Вы мне скажете, что это само собой разумеется, но ничего подобного, это и есть самое сложное. Ничто не предрасполагает к тому, чтобы два человеческих вида, столь различные, стали ладить друг с другом, уживаясь на одном пространстве, в одном времени. Стало быть, надо хитрить, лукавить, измышлять, предугадывать.

Эта юная женщина в шелках, с глубоким вырезом, опрокинутая к подножию колонны, увенчанной сферическим циферблатом часов (можно заметить римские цифры, причем двенадцать — внизу), расскажет нам о многом. Она измучена , почти в беспамятстве, левая рука расслаблена, другая, совершенно явно, ведет ладонь между бедер. Рыжая осень. Чуть наискось на сфере (задетой, словно случайно, тенью напряженного полового члена) маленький энергичный амурчик протягивает руку к полуденному горизонту, к будущему. Он показывает истину образа. Желание ребенка? Несомненно. Но он здесь, божественный младенец, он уже здесь, можно не тратить биологические материалы. Да, о нем мечтают, но мечтают с открытыми глазами, без притворства и расчета. Он — участник праздника. Колонна без верхушки, обозначающая застывшее время, бабочка-амур, указывающий измученной девушке на себя самое, точное определение места-источника ее возбуждения: можно ли желать большего? Фаллос в октябре. Округленность и спазм. Желанная беременность и мастурбация. Успех в любви.