Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

А причиной тому была речь нашего Старика. Когда он поднялся из-за стола и положил перед собой бумагу среди пирожков с мясом, никто ничего особенного от него не ждал, а когда он стал мямлить и шарить по карманам, как тогда, в такси, — и подавно. Я сразу понял, что он потерял очки, а без них он ничего не может прочесть, разве что заголовок в газете. Ну, словом, покашлял он, помычал и вдруг заговорил. И точно что-то вселилось в него — может, на него так подействовало то, что все семейство собралось за столом и столько знакомых лиц смотрело на него и каждый как бы спрашивал: «Интересно, что это затеял старина Артур?!» Начал он с Крис и Дэвида, а потом перешел к семейству в целом: очень это глупо, когда люди ссорятся из-за пустяков, годами вынашивают злобу и обиды, и не пора ли подумать о том, чтобы сплотить семью и забыть все эти мелочи, которые отравляют жизнь. Вот тут он взял их за жабры. Кое-кого слова его здорово растрогали, и кто-то из женщин всплакнул. Наша Старушенция от удивления даже рот раскрыла — сидит и только головой покачивает в такт его словам, а он так разошелся, словно всю жизнь речи произносил. Крис тоже растрогалась, и, когда подошел ее черед, она смогла лишь пробормотать: «Спасибо вам всем!» — потом повернулась к Старику и ну целовать его, так что он от смущения даже покраснел.

Потом дядя Уильям, старший брат Старика, подошел к нему и сказал:

— Вот уж не знал, Артур, что ты у нас такой оратор, право, не знал…

— Я и сам этого не знал, — сказал Старик и добавил: — Я не очень глупо выглядел, как по-твоему? А то, если я свалял дурака, достанется мне от Люси.

— Глупо выглядел?! Да твоя речь — самое замечательное событие в нашей семье за много лет!

И похоже, что все так думают. За исключением тетушки Агнессы, которая приняла все сказанное Стариком на свой счет, распетушилась и отбыла восвояси. «Ну и скатертью дорога старой злыдне», — думаю я.

Итак, пир продолжается, и мы съедаем все, что осталось от свадебного обеда, и вообще все, что есть в доме, а покончив с едой, решаем позабавиться. Теперь слово принадлежит дяде Джорджу. Он такой, что кого угодно расшевелит, наш дядя Джордж. Его излюбленная игра — завязать вам глаза и заставить валять дурака перед всем честным народом. То и дело раздается смех, и никто не обижается, когда тебе всаживают булавку в зад или тычут лицом в пирог с лимонным кремом, — что же тут такого, просто милая семейная шутка. Когда это начинает немного надоедать и все уже нахохотались до слез, дядя Джордж, демонстрируя многогранность своих дарований, садится за пианино и аккомпанирует составленному наспех хору. Затем Старика заставляют притащить свой тромбон, и он играет «Лишь песня в сумерках» и свою любимую «Благослови же этот дом». Когда он берет самую высокую ноту, с треском лопается электрическая лампочка, разбрызгивая по всей комнате осколки стекла. Я слышал, что от пения одного певца разлетелась вдребезги винная рюмка, но никогда еще, не слыхал, чтобы от игры на тромбоне лопались лампочки. В темноте начинается неразбериха, писк и визг, пока, чиркнув спичкой, я не отыскиваю новую лампочку.

Однако около половины девятого веселье постепенно затухнет, потому что многим предстоит проделать изрядный путь; начинаются поиски пальто и шляп, рукопожатия и поцелуи, рождественские пожелания, и вот около девяти часов среди разгрома остаемся лишь мы да еще дядя Уильям с тетей Эдной, которые решили у нас переночевать. Минуты через две юный Джим отбывает в постель.

— Как после футбольного матча, — говорит, озираясь по сторонам, наша Старушенция. По всей комнате в беспорядке стоят стулья, в том числе и соседские. На полу валяются подушки, всюду пустые рюмки и полные окурков пепельницы. Огонь в камине почти потух — под конец всем и без того было очень жарко, — а накурено так, что хоть топор вешай. Я нагибаюсь, чтобы поднять рюмку, пока ее никто не опрокинул, и обнаруживаю в ковре прожженную окурком дыру. Однако я помалкиваю, считая, что наша Старушенция успеет узнать об этом и завтра.

— Ну как, свыкаешься понемногу с тем, что в семье у тебя на одного стало меньше? — через некоторое время спрашивает тетя Эдна.

— Это, знаешь ли, не так-то просто. И конечно, мне будет ее не хватать. Она ведь у нас хорошая девушка, Кристина. Всегда была хорошая… Но настало время и ей обзавестись семьей. У многих в двадцать семь лет уже дети есть и даже школьного возраста.

— Она, по-моему, за славного парня вышла, — говорит дядя Уильям.