Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

— Зато я вас знаю, — говорит она, — и знаю Мэри Фицпатрик.

— Передайте ей от меня привет, когда увидите, — говорю я. А сам думаю: «Интересно, куда это она гнет!»

— В свое время вы это сами делали, а не поручали другим, правда?

— В отношении Мэри Фицпатрик? Я что-то не пойму, о чем вы.

Мы с Мэри Фицпатрик когда-то жили на одной улице, и помнится, однажды я танцевал с ней, а как-то раз проводил ее домой, потому что она была одна, а мне все равно было по пути с ней. Вот и все, и ничего больше. Правда, я ей, кажется, нравился, но она девчонка не моего типа, и притом католичка, а я хоть и не религиозен, все же принадлежу к англиканской церкви, и совсем уж ни к чему, чтобы еще и религия осложняла дело. Но эта Дороти говорит таким тоном, точно я наградил Мэри Фицпатрик младенцем.

— Я ведь едва знаком с ней, — говорю я.

Интересно, поверит этому Ингрид? А впрочем, не все ли теперь равно, поверит она или нет? Она смотрит то на меня, то на Дороти, как бы стараясь понять, что происходит, и у меня возникает неудержимое желание смазать этой Дороти по физиономии: я уже вижу, что она за птица, а я таких терпеть не могу.

— Ну, — говорит Ингрид, — куда же мы пойдем?

— Куда хотите, — говорю я. Мне уже расхотелось гулять. А вести ее опять в кино — как-то это примитивно.

— В таком случае, может, мы пойдем туда, к парку?

— Если хотите.

Во всяком случае, это не в сторону центра, и меньше будет опасности, что кто-нибудь увидит меня с ними двумя.

Итак, мы поднимаемся вверх, на холм, и они по-прежнему шагают рядом, вцепившись друг в дружку, точно боятся, что сейчас кто-нибудь выскочит на них из-за угла. Втроем идти рядом по тротуару невозможно, и мне приходится топать по мостовой. Это как-то уж совсем отрезает меня от Ингрид, и я все отчетливей чувствую, что я тут лишний. Интересно, сколько я так выдержу? А потом придумаю какой-нибудь предлог и сбегу. Однако вечер все-таки отличный. Мы идем по дороге, которая ведет вверх, на холм; с одной стороны — дома, а если взглянуть вниз, с обрыва, — перед тобой залитая огнями долина и дорога, вьющаяся к перевалу и дальше, на Калдерфорд. Именно о таком вечере я и мечтал — сухом и холодном, когда можно погулять и поболтать и получше узнать друг друга. А сейчас все пошло вкривь и вкось, и от прогулки нет никакого толку. За пять минут я ни разу рта не раскрыл. Эта Дороти все мне испортила, да и вообще есть ли смысл стараться, когда и так все ясно. Я не самый умный парень на свете, но прочесть то, что написано черным по белому, могу не хуже всякого другого.

Дороти идет по другую сторону от Ингрид и что-то говорит ей, но что — я не слышу. Похоже, отпускает какую-то шуточку, не предназначенную для моих ушей, потому что говорит она очень тихо, а потом обе хохочут. У меня такое чувство, что они смеются надо мной, а если даже и нет, это свинство и невоспитанно так себя вести.

Тут Дороти повышает голос и говорит:

— Смотри, вот здесь живет Ральф Уилсон.

На вершине холма, по эту сторону парка, стоит несколько роскошных особняков, и она показывает на один из них — очень большой, укрывшийся за деревьями. На подъездной аллее у дома стоит автомобиль — кажется, «армстронг сидли».

— Я не знала, что они переехали, — говорит Ингрид.

— Как же! Они здесь уже давно, — говорит Дороти. — Ну и зазнался же он с тех пор, как они перебрались в эту громадину. Еле разговаривает при встрече.

Этот Ральф Уилсон сразу вызывает во мне симпатию, во всяком случае своим отношением к Дороти.

— Не понимаю, почему это он вдруг зазнался, — говорит Ингрид. — Они и раньше жили в довольно большом доме, и родные его были люди богатые. Однако со мной он держится по-дружески, когда я его встречаю.

— С кем, с кем, а уж с тобой он, конечно, будет держаться по-дружески, — говорит Дороти, и тон у нее опять такой, точно она знает куда больше, чем говорит. Но Ингрид ей этого не спускает.

— Это почему?

— Ну, после того случая в теннисном клубе, когда вас вдвоем заперли в раздевалке и никто не мог к вам попасть.

— Ты же прекрасно знаешь, что это сделал Гарри Норрис. И ключ все время был у него.

— Это-то я знаю, но я говорю о том, что было в раздевалке. Что-то никто из вас не торопился побыстрее выбраться оттуда.

— А всем именно этого и хотелось, чтоб мы подняли крик и шум, да?

— Всем, кроме Ральфа Уилсона. По-моему, это он и подучил Гарри Норриса.

— Во всяком случае, если и подучил, то ничего этим не добился.

— Ну, он-то говорил нечто другое. Я слышала, что он рассказывал ребятам.