Мишель Уэльбек - Лансароте

Аллея все извивалась среди цветущих кустов, пока не оборвалась у короткой лестницы, ведущей на пляж. Какой-то турист из Скандинавии, с трудом сохраняя равновесие на крупной гальке, медленно проделывал упражнения китайской гимнастики «тай-ши-хуан». Вода была серого, в крайнем случае – зеленого, но уж никак не синего цвета. Хотя остров принадлежал Испании, в нем не было ничего средиземноморского: мне следовало признать это. Я прошел метров сто вдоль кромки прибоя. Океан был прохладным и слегка волновался.

Потом я уселся на кучу гальки. Камешки были черные, явно вулканического происхождения. Однако, в отличие от причудливых зубчатых скал Тиманфайи, они были округлой формы. Я взял один: он был абсолютно гладкий на ощупь. За три столетия эрозия сделала свое дело. Я улегся, размышляя о единоборстве стихийных сил, которое столь наглядно проявляется на Лансароте: вулкан создает, океан разрушает. Это были приятные размышления, без очевидной цели, не стремившиеся ни к какому выводу; я предавался им минут двадцать.

Раньше я пребывал в убеждении, что отпуск за границей поможет мне выучить язык страны; в сорок с лишним лет я еще не вполне утратил эту иллюзию, а потому незадолго до отъезда обзавелся руководством по ускоренному изучению испанского языка. Принцип ассоциативного метода Линквуда состоял в том, что обучающийся должен наглядно представить себе некоторые ситуации; эти ситуации описывались фразами, содержащими в себе французское слово и фонетический эквивалент соответствующего испанского слова. Например, чтобы выучить, что по-испански этажерка будет «эстанте», надо было выполнить следующее указание: «Представьте себе, что эстампы стоят на этажерке». Хотите запомнить, что ящик по-испански» – «кахон»? «Представьте себе ящик, где лежит картон». Опасность обозначается словом «пелигро»; усваивать это надо так: «Представьте себе, что люди пели, — и раздался гром: опасность!» Когда испанское слово было чересчур похоже на французское, во фразе присутствовал тореро, «типично испанский персонаж». Для запоминания слова «кретино» (кретин) предлагалась следующая сентенция: «Представьте себе, что все тореро – кретины».

Некоторые странности учебника были связаны с его общей концепцией, и все же отдельные фразы, предлагаемые для перевода, мягко говоря, озадачивали: «Мои собаки в банке», или: «Ваш доктор хочет больше денег, а мой дантист хочет больше сыра». Когда ты молод, глупость кажется забавной, но в определенном возрасте она уже начинает утомлять, и я заснул. А проснувшись, увидел, что солнце стоит высоко, небо прояснилось; стало почти жарко. Рядом со мной были разложены два полотенца в стиле «техно». Я заметил у берега Пэм и Барбару, они стояли по пояс в воде. Резвились, вскакивали верхом друг на друга, выбрасывали друг друга на берег, потом нежно обнимались, грудь к груди, это было восхитительно. «Но где же Руди?», – подумал я.

Пэм и Барбара пришли обсушиться. Вблизи Пэм не казалась такой крупной, она была как девочка со своими короткими черными волосами; но животная невозмутимость Барбары поражала в самое сердце. У нее были очень красивые груди, я даже подумал, не оперировалась ли она. По всей видимости, да: когда она лежала на спине, они слишком уж торчали кверху; но в целом все выглядело очень естественно, наверно, над ней поработал первоклассный хирург.

Мы перебросились несколькими словами о защитных кремах от солнца, о разнице между данными, указанными в листовке, и реальными свойствами крема: можно ли доверять австралийской норме? Пэм читала роман Мари Деплешен в немецком переводе, что позволяло мне завязать с ней разговор о литературе; но я не знал, что говорить о Мари Деплешен, а главное, меня начинало беспокоить отсутствие Руди. Барбара приподнялась на локтях, чтобы принять участие в разговоре. Я не мог удержаться и взглянул на ее груди; и почувствовал, что у меня встает. К несчастью, она не понимала ни слова по-французски. «You have very nice breast» [6], – сказал я наобум. Она широко улыбнулась и ответила: «Thank you». У нее были длинные белокурые волосы, голубые глаза, и, похоже, она была славная девчонка. Я поднялся на ноги, объясняя: «I most look at Rudi. See you later…» [7]; затем мы расстались, помахав друг другу на прощанье рукой.

Было уже начало четвертого, люди заканчивали обедать. Проходя мимо доски объявлений, я обнаружил там кое-какие добавления к обычной программе. Помимо традиционных поездок в «Сад кактусов» и Национальный парк Тиманфайя, сегодня проводилась экскурсия на глиссере на остров Фуэртевентура. Он – самый ближний к Лансароте, низменный, с песчаной почвой, пейзажи интереса не представляют; зато там есть огромные пляжи, на которых можно купаться без всякого риска; эти сведения я почерпнул из буклета, лежавшего на столе у меня в номере. Возможно, этим и объясняется отсутствие Руди: он просто поехал на экскурсию; я перестал волноваться и пошел к себе смотреть CNN. Мне страшно нравится смотреть телевизор при выключенном звуке, это напоминает аквариум и располагает к послеобеденной дремоте; вдобавок это небезынтересное зрелище. Однако на сей раз я никак не мог сообразить, что за войну мне показывают. На экране скакали молодчики с автоматами, которые показались мне чересчур смуглыми для чеченцев. Я подкорректировал цвет: нет, все равно они слишком смуглые. Может быть, это тамилы; у тамилов тоже была какая-то заварушка. Надпись в нижней части экрана напомнила мне, что мы живем в 2000 году; удивительно все-таки. Переход от эпохи военных к эпохе промышленников, о котором основатель позитивизма возвестил еще в 1830 году, совершался крайне медленно. И однако, если верить картине мира, которую дают нам вездесущие средства массовой информации, способность человечества жить одной судьбой и по одному календарю кажется все более и более поразительной. Смена тысячелетий, даже если она ничего не означает сама по себе, возможно, сыграет роль self-fulfilling prophecy. [8]