Александр Минчин - Актриса

— Сам, — прохрипел губами Витька, — сам, я не смогу, уши, жутко болят уши, они перебили мне перепонки.

Уже на лестнице стоял грохот, будто влетел в трубу метеорит. Бен мгновенно переместился в седло, Витька последним усилием вскочил на раму ХВЗ и, повалившись головой на руку Бена, дернувшую руль, замер.

Они понеслись по проходному двору. Бен был король на велосипеде. Витьке так и не удалось уговорить его сменить колеса на мяч. «Ноги Бена — почему он еще не мастер», — вдруг ни к чему подумал Витька.

Двор проходной кончился. Темень поглотила и выбросила седоков к лабиринту бесчисленных маленьких улочек и домов тихого спящего города. Где каждый чуть ли не второй дом был друг, был брат, был за, а не против.

Сзади не то послышался, не то раздался выстрел, потом другой. Даже так? Но они были далеко и плохо слышны. А может, у Витьки это от перепонок плохая слышимость, потому что Бен так вздрогнул, что Витька чуть не перевалился через раму и его подпирающую руль руку.

Пришло утро. Это естественно — оно всегда приходит после ночи.

Бен зализал многие Витькины раны, но только снаружи, внутри он не мог. В больницу обращаться они не смели.

В волейбол Витька больше не играл. Да и к чему, ему теперь на всю оставшуюся жизнь надо было лечить почки. Так объяснили в Ессентуках, куда, умолив, засунул его Бен, продав свой быстрый, самый лучший велосипед в мире. Классной марки ХВЗ.

Играть он больше не мог. Жаль, это был лучший нападающий города, хоть и ростом не вышел, но прыжок был уникальный. А удар, а обман — это же классика.

Ладно. Чего уж там. Порезвились.

Москва

Вы поверьте: я вам говорю сущую правду. Мы встретились с ней в феврале прошлого года. Я и раньше ее знал, но не обращал внимания, она — тоже. К тому времени она была обручена. И ей не было дела до меня и моей жизни.

С ее семьей я был в хороших отношениях и пригласил их на давно обещанный обед. Неожиданно приехала и она. Она сидела в кресле нарядная, ухоженная, надушенная. Я смотрел на нее, и меня начинало разрывать. Когда-то давно у нас вспыхнуло что-то и тут же погасло. Видимо, за прошедшие три года я не смог подавить ЖЕЛАНИЕ. Я старался не смотреть на нее, не обращать внимания, а ухаживать за гостями. Она была мила, воспитанна и вежлива. Изредка мы перебрасывались фразами.

Иногда я снимаю, просто так, для себя. После обеда, чтобы чем-то занять гостей, я стал показывать альбом с фотографиями. Посмотрев, кто-то сказал, что вот кого нужно снимать, — она смущенно улыбалась. Я спросил, хочешь попробовать, она ответила: почему бы не попробовать? Я, признаться, тревожился и страшился этого свидания…

Чтобы скрыть действующих лиц моего рассказа, я мог бы сказать, что пишу картины, портреты, но к чему это, я же обещал говорить правду.

Она приехала в воскресенье, и мы сразу приступили к делу. Уже смеркалось. Я снимал с помощью лампы, она меняла одежды, которые привезла. Наконец дошли и до кофты, открывающей щедро шею и плечи, которая была на ней и три года назад. Со мной происходило нечто странное. С одной стороны, я старался относиться к ней безразлично, не показывать, что ее тело как-то действует на меня (у нее было божественное тело), с другой стороны, у меня начинало плыть в голове от возбуждения и я боялся взорваться. Но старался успокоиться, выходил из комнаты, менял пленку, давал ей возможность переодеться.

Наконец мои мучения окончились, и она устала. Мы сидели друг против друга, она в том же кресле, и — отдыхала. Так прошло время, и ей пора было уходить. Она поблагодарила меня, и я спросил: а какая же награда? Вот этой минуты я ждал долго, не сознавая до конца. Она привстала и коснулась легким дыханием моей щеки. И это все? — в полушутку спросил я и наклонился. Она так сладко дала мне губы и прильнула, что я поплыл, сорвался, меня понесла какая-то волна, переворачивая и разрывая. Я целовал ее шею, плечи, она подставляла мне свои губы, не отстраняясь, и мне казалось, что вот сейчас внутри все разорвется на сто частей и тысячи кусочков.

Я, по-моему, слишком поспешно взялся за ее прошлую кофту, она немного испугалась, но — вдруг сдалась, сняла, и я отнес ее на руках.

Я говорил и делал нечто безумное, она, должно быть, получала удовольствие. И во всем повиновалась.

(Ах, это кажущееся повиновение, хотя там это и было так.)

Потом я попросил, и она позвонила родителям, сказав, что поздно и далеко ехать. К нашему удивлению, они легко согласились.

Что это была за ночь, я не смогу вам описать, потому что у меня нет слов. И прекрасное утро.