Мишель Уэльбек - Платформа

По возвращении в Париж мы на другой же день, еще не отоспавшись по­сле перелета, встретились в кабинете Жана Ива. От этого дня у меня ос­талось ощущение праздничной феерии, хотя оно и плохо сочеталось с видом огромного пустого здания. В будни здесь работали три тысячи че­ловек, но в ту субботу нас было только трое, не считая охранников. Как раз в это время совсем рядом, у торгового центра в Эври, учинили побо­ище две бандитские группировки, в ход шли ножи, бейсбольные биты, баллончики с серной кислотой; к вечеру стало известно, что в драке по­гибли семь человек, из них двое случайных прохожих и один жандарм. Это событие будет широко обсуждаться по радио и телевидению, но тог­да мы еще ничего не знали. В лихорадочном возбуждении мы вырабаты­вали платформу будущей программы по разделу мира. Мои идеи могли повлечь за собой миллионные капиталовложения, создание сотен рабо­чих мест; для меня все это было внове, голова шла кругом. Я бредил вслух, а Жан Ив слушал меня внимательно и говорил потом Валери, что, раскрепостившись, я способен на прозрения. Короче, я вносил творче­ское начало, а он принимал решения; так ему представлялось.

Быстрее всего разобрались с арабскими странами. Учитывая неразум­ность их религии, любые проекты, связанные с сексом, там исключались. Туристам, выбирающим эти страны, придется довольствоваться сомни­тельными радостями «приключения». Безнадежно убыточные Агадир, Монастир и Джербу Жан Ив в любом случае решил продать. Два оставшиеся направления логично укладывались в рубрику «Приключение», Так, отды­хающих в Марракеше ожидала езда на верблюдах. А в Шарм эль-Шейхе ку­рортники могли посмотреть на красных рыб и совершить экскурсию на Синай к месту Неопалимой Купины, где Моисей «наломал дров», по образ­ному выражению одного египтянина, которого я повстречал года три на­зад во время путешествия на фелуках к Долине Царей. «О да! – говорил он с пафосом. – Это нагромождение камней впечатляет. Но выводить из него существование единого Бога!..» Этот здравомыслящий и остроумный чело­век проникся ко мне симпатией, как видно потому, что я был единствен­ным французом в группе, а он, по неизвестным мне причинам культурного или, может, эмоционального свойства, питал страсть – скорее, правда, платоническую – ко всему французскому. Выбрав меня в собеседники, он скрасил мой отпуск. Ему было лет пятьдесят, очень смуглый, с усиками, одет всегда безупречно. Биохимик по образованию, он сразу по окончании учебы эмигрировал в Англию и там сделал блестящую карьеру в области генной инженерии. Теперь он приехал повидать родные края, любовь к ко­торым не угасла в его сердце, а вот ислам он клеймил безжалостно. Во-пер­вых, твердил он мне, не следует путать древних египтян с арабами.

– Подумать только, в этой стране изобрели всё! – восклицал он, ши­роким жестом руки охватывая долину Нила. – Архитектуру, астроно­мию, математику, земледелие, медицину… – Он немного преувеличивал, но, как восточный человек, жаждал убедить меня немедленно. – С при­ходом ислама все кончилось. Полная интеллектуальная пустота. Мы ста­ли нищими. Нищая вшивая страна. А ну пошли отсюда!.. – Он погрозил мальчишкам, набежавшим клянчить деньги. – Вспомните, месье, – Он свободно изъяснялся на пяти иностранных языках: французском, не­мецком, английском, испанском и русском, – что ислам пришел из пус­тыни, где живут лишь скорпионы, верблюды да хищники. Знаете, как я называю мусульман? Гнусы сахарские. Лучшего они не заслуживают. Раз­ве мог бы ислам возникнуть в этом прекрасном краю? – И он снова с вос­хищением указал на долину Нила. – Нет, месье. Ислам мог зародиться лишь в бессмысленной пустыне у чумазых бедуинов, которые только и умели, что, извините меня, верблюдов трахать. Обратите внимание, ме­сье: чем ближе религия к монотеизму, тем она бесчеловечней, а из всех религий именно ислам навязывает самый радикальный монотеизм. Не успев появиться на свет, он заявляет о себе чередой захватнических войн и кровавых побоищ; и пока он существует, в мире не будет согла­сия. На мусульманской земле никогда не будет места уму и таланту; да, среди арабов были некогда математики, поэты, ученые, но это те, кто ут­ратил веру. Уже первые строчки Корана поражают убогой тавтологией: «Нет Бога, кроме Бога единого» и так далее. Согласитесь, на этом дале­ко не уедешь. Переход к монотеизму есть не взлет на новую ступень аб­стракции, как утверждают некоторые, а падение, возвращение к скот­скому состоянию. Заметьте, что католицизм – религия утонченная, уважаемая мною – очень быстро отошел от изначального монотеизма, ибо знал, что человеческой натуре потребно иное. Через Троицу, культ Девы и святых, через признание роли адских сил и сил небесных (анге­лы – это же восхитительная находка!) он постепенно восстановил под­линный политеизм и только поэтому смог украсить землю бесчисленны­ми шедеврами. Единобожие! Какой абсурд! Бесчеловечный, убийственный!.. Этот бог бесчувствен, кровав, ревнив, ему не следовало высовываться за пределы Синая. Насколько наша египетская религия была, если вдуматься, глубже, человечнее, мудрее… А наши женщины? Как они были прекрасны! Вспомните Клеопатру, пленившую великого Цезаря. Посмотрите, что с ними стало… – он показал на двух проходив­ших мимо особ женского пола с закрытыми лицами, они едва волочили ноги, сгибаясь под тяжестью тюков с товарами. – Мешки какие-то. Бес­форменные кули жира, замотанные в тряпье. Как только они выходят замуж, ни о чем, кроме еды, уже не думают. Жрут, жрут и жрут! – И он раздул щеки в комедийной манере де Фюнеса. – Уж поверьте мне, месье, в пустыне родятся только психи и кретины. Назовите мне, кого в вашей благородной западной культуре, которой я восхищаюсь, которую я уважаю, – кого влекло в пустыню? Педерастов, авантюристов и негодяев. Полковник Лоуренс [18]? Но это же смешно: декадент, гомосексуалист, по­зер. Или этот ваш омерзительный Анри де Монфред [19], жулик бессовест­ный, аферист. Но не людей благородных, великодушных, здоровых, не тех, кто радел о прогрессе и возвышении человечества.