Мишель Уэльбек - Платформа

– Я человек правых взглядов, – произнес Робер, не знаю к чему. – Но учтите… – и он поднял указательный палец, словно бы от чего-то меня предостерегая.

С самого начала путешествия я заметил, что он воображает, будто я левак, и ожидает удобного случая затеять спор; однако я не собирался попадаться на удочку. Я закурил; он сверлил меня взглядом.

– Счастье – деликатная штука, – произнес он назидательно, – его трудно найти внутри себя и невозможно вовне.

Помолчав несколько секунд, он добавил строгим тоном:

– Шамфор [11].

Лионель смотрел на него с восхищением, Робер, казалось, совер­шенно его очаровал. Изречение, на мой взгляд, спорное: если поменять местами слова «трудно» и «невозможно», мы, пожалуй, подошли бы бли­же к истине; но я не собирался вступать в дискуссию и желал вернуть разговор в обычные рамки туристического общения. А кроме того, я на­чинал чувствовать влечение к номеру 47 – маленькой тоненькой таи­ландке, возможно излишне худой, но с пухлыми губами и милым личи­ком; на ней была красная мини-юбка и черные чулки.

Заметив, что я отвлекся, Робер обернулся к Лионелю.

– Я верю в истину, – сказал он тихо, – в истину и в то, что она может быть доказана.

Слушая его вполуха, я с удивлением узнал, что он математик со сте­пенью и в молодости писал многообещающие работы о группах Ли. Эта информация меня очень заинтересовала: существовала, значит, сфера или область человеческого знания, где он первый отчетливо разглядел истину, реальную, доказуемую.

– Да… – согласился он чуть ли не с сожалением. – Разумеется, позднее все это было продемонстрировано в более общем виде.

Потом он преподавал, в частности на подготовительных курсах; от­дал свои зрелые годы безрадостному занятию – натаскиванию юных идиотов, из которых самые способные мечтали поступить в Высшую школу искусств и ремесел или в Политехническую.

– Впрочем, ученый-математик из меня все равно бы не вышел. Это мало кому дано.

В конце семидесятых он участвовал в работе комиссии министерст­ва по реформе математического образования – чистой воды крети­низм, по его собственному признанию. Теперь ему пятьдесят три; три года назад он вышел на пенсию и пристрастился к сексуальному туризму. Был женат трижды.

– Я расист… – сообщил он бодро. – Я стал расистом… Путешествия, – продолжал он, – непременно порождают в нас расовые предрассудки или же укрепляют их. Что можно сказать о других людях, пока их не знаешь? Разумеется, воображаешь их такими же, как ты сам; а тут понемногу начинаешь осознавать, что в действительности все об­стоит несколько иначе. Западный человек работает, сколько может; зачастую работа ему скучна, противна, но он все равно делает вид, что она его интересует, – это распространенный случай. В пятьдесят лет, устав от преподавания, от математики и всего остального, я решил посмотреть мир. Я тогда в третий раз развелся и в смысле секса уже ни­ каких открытий не ждал. Сначала я поехал в Таиланд, потом сразу – на Мадагаскар. С тех пор я больше никогда не спал ни с одной белой жен­щиной, желания даже не испытывал. Поверьте мне, – добавил он, сжав Лионелю руку, – по-настоящему нежной, податливой, мускулистой и мягкой киски, вы не найдете ни у одной белой женщины: переве­лись окончательно.

Номер 47 заметила, что я на нее настойчиво смотрю; она улыбнулась мне и закинула ногу на ногу, отчего стал виден ярко-красный пояс для чу­лок. Робер между тем продолжал вещать.

– Во времена, когда белые считали себя высшей расой, – говорил он, – расизм опасности не представлял. В XIX веке переселенцы, миссионеры и учителя видели в негре крупное и не очень злобное животное с забавными манерами, что-то вроде хорошо развитой обезьяны. В худшем случае к нему относились как к вьючной скотине, полезной и спо­собной выполнять весьма сложные задачи; в лучшем – усматривали в нем душу, примитивную, неотесанную, однако способную при соответст­вующем воспитании подняться к Богу, а то и к высотам западного разу­ма. Так или иначе, его держали за низшее существо, за «меньшого бра­та», а к низшим человек не испытывает ненависти, самое большее – добродушное презрение. Этот доброжелательный, я бы сказал, гуманис­тический расизм сошел на нет. С той поры как белые признали черных равными себе, стало очевидно, что за этим последует признание их пре­восходства. Понятие равенства в человеке не заложено, – и он снова под­нял указательный палец.

Я уже приготовился выслушать очередную цитату из Ларошфуко или не знаю кого еще – но нет. Лионель наморщил лоб.