Иван Клима - Час тишины

Ему показалось, что на лице у хозяйки появился испуг.

— Это ничего, — хотел он утешить ее, — у моего дядьки, когда он болел лихорадкой, все троилось в глазах, — вместо одного лица видел три. Он никак не мог понять, почему к нему посылают сразу трех докторов… А я вас вижу пока что одну.

«В худшем случае две», — сказал он себе, когда она ушла. Потом он попробовал разделить эти две цифры, и, хотя ему казалось, что делить миллионы пара пустяков, ничего не получалось: частное бесконечно удлинялось, и он никак не мог досчитать до конца.

— Пан инженер, — слышал он над собою голос, — уже едут, я вызвал врача по телефону.

В комнате стояла фиолетовая темнота, все пропахло горьким запахом вареного дуба.

— Еще не утро? — спросил он.

— Скоро будет вечер, пан инженер, — медленно говорил сторож, — да вы не бойтесь, господь бог вам поможет.

Он понимал, что его хотят утешить, и улыбнулся.

— И мы поможем, — заявил сторож, — мы ведь знаем об этом вашем проекте, недавно говорили о нем на собрании. Как только его утвердят, сами увидите, сколько соберется народу.

— Какого народу?

— Да тех, кто пойдет за вами.

Он не был уверен, правильно ли он понимает то, что ему говорят, старался во что бы то ни стало сохранить сознание, чтоб воспринимать чужие слова, но видел перед собой только огромную толпу, медленно поднимающуюся над светлым горизонтом, люди несли на плечах лопаты и тихо пели песню, звуки ее постепенно приближались.

Его поразило такое количество лиц, мелькавших ног, он совершенно отчетливо видел эти ноги — босые, в сапогах, галошах, войлочных туфлях, в старых солдатских ботинках, в разбитых чижмах и в кедах с вылезшими пальцами.

— Вы сможете идти?

— Конечно, — сказал он и пошел по качающейся земле к машине.

Потом он спал и только много времени спустя услышал откуда-то снизу тоскующий голос жены и успокоительное бормотание чужого голоса — ничего, ничего, пани, он проглотил сейчас горькие порошочки и снова уснул.

Когда он проснулся, было утро, лихорадка как будто прошла, у постели стоял доктор — маленький паренек с розовым, тщательно выбритым лицом и веселыми, очень усталыми глазами.

— Наконец-то я могу с вами познакомиться, — сказал он, а инженер не понимал, почему тот так хотел с ним познакомиться.

Он обратил внимание на несколько длинноватые рукава халата или, вернее, короткие руки врача, которые тот все время старался вытянуть.

— Сильна болезнь, — улыбался врач, — еще не раз о ней вспомните. Немного потрясет, а через две недели хоть лазай по деревьям.

Врач отошел к следующей кровати, но после обхода снова вернулся к нему, присел на кровать и снова повторил:

— Наконец-то я с вами познакомился. Я о вас слышал уже не помню сколько раз.

— Обо мне?

— Мы делаем с вами по существу одно и то же дело. Вы ездите по деревням и должны были бы встретить мою «тридиноловую команду» — от нее керосином несет на тысячу километров. А уедет — вся деревня пахнет. Да и от меня хорош запах. — Он завернул рукава и поднял руки, чтоб инженер удостоверился, что они пахнут керосином.

Инженер ничего не понимал, но потом в его памяти возникли большие маслянистые пятна, расплывающиеся по широким болотистым водам, и машины, обозначенные крестом и нагруженные железными бочками, — он встречал их время от времени посреди деревень, через которые проходил. Мужчины с. распылителями в руках обрызгивали строения изнутри и снаружи. Но как все это могло быть связано с его работой?

— Вы, может, не знаете, — начал врач, — но только в одной этой больнице раньше бывало по полторы тысячи случаев в год. И все из-за болот. Пока не исчезнут болота, не исчезнут и комары анофелес. Комар и больной — вечно замкнутый круг. Где-нибудь он должен быть разорван! Вы хотите уничтожить болота, а я комаров… понимаете теперь?

Через неделю жена увела его домой, взяла наконец два дня отгула, чтобы посидеть около него. Она была счастлива, что он нуждается в ней, что она может бояться за него, ставить ему в вазу цветы, варить обед и смотреть ему в глаза, из которых целиком еще не ушла лихорадка.

— Тебе ничего не нужно?

— Нет, — улыбался он ей.

— Я подумала, что, если бы тебя у меня не было, — сказала она тихо, — я бы не смогла жить.

Но вскоре ее забота стала раздражать его. Он не ребенок, и к тому же у него уйма работы, а она ему мешала. Он терпел два дня, а на третий, как только за ней захлопнулась дверь, сразу же встал, ибо все это время ни о чем не думал, кроме как о работе.