Иван Клима - Час тишины

Но тишину необходимо было рассеять, нельзя же делать революцию с людьми, которые безмолвствуют, какими бы причинами это ни объяснялось. И он начал говорить.

У него всегда были свои точные планы, для их выполнения ему чаще приходилось думать о цифрах, чем о справедливости, и цифры постепенно становились для него более важными, чем мысли о справедливости; но есть, видно, минуты, когда каждый хочет быть не тем, кем он обычно является и кем, начиная со следующего мгновения, он снова станет; другими словами, хочет сделать больше, чем ему суждено, — и это, возможно, самая великая минута жизни.

Ему страстно захотелось завоевать их, заразить идеей, в которую он верил, и ему казалось, что, сумей он сейчас это сделать, он выполнит то самое важное, что когда-либо в жизни должен был свершить.

Они слушали его молча и с недоверием: чужие, замкнутые в себе, толстые губы, грязные волосы, пиджаки с заплатами, домотканые штаны, — он был из другого мира, а здесь царила нищета. Потом он заметил молодого Молнара, работавшего у него на плотине, — хоть один знакомый! И он стал говорить, обращаясь к нему:

— Вы всегда хотели избавиться от паводка, а я всегда хотел создать большой проект. Не какое-нибудь маленькое строительство, вроде того, что мы строим сейчас, а большое, грандиозное.

Двери в зал скрипнули, все сразу обернулись, он увидел священника, тот шел, расточая по сторонам улыбки.

— Бандит, — прошептал Смоляк, — крыса.

…Плотины и широкие пояса увлажнения, огромные насосы для вычерпывания воды, но кто может построить что-либо подобное у нас? В той стране, где каждый чем-нибудь владеет и все вместе мы не владеем ничем?

Он слышал несколько поддакивающих голосов, и снова тишина. Его уже уносило собственное воображение, он видел бесконечное озеро под горами, он окружил его гигантской дамбой, на огромные водные просторы медленно садились перелетные птицы, и тучи здесь насыщались влагой, которую ветер нес на высохшие поля, а узкие каналы прорезали горячую землю, и реки текли, высоко поднявшись над краем, а внизу зрели хлеба; самый большой сад на земле!

— Кто сумеет это сделать? Помещики, которые охотно покупали кусок хорошей земли, а плохую предоставляли беднякам и рыбам?

Он их спрашивал, они слушали его, он сказал им, что все это под силу сделать только сообща и что именно этого хотят коммунисты. Это должно быть общее дело. Мы хотим земли, которой бы совместно владели рабочие и вы. Смоляк шептал: «Хорошо, замечательно!» — и он зааплодировал, а потом и еще несколько коммунистов.

Он удивленно смотрел в молчащий зал, видно, и на самом деле говорил он убедительно, но они все равно ему не поверили. Это была сказка, одни обещания, которых они слышали уже немало, — проклятое молчание, из которого никто не может их вырвать. Время било его по вискам— целый час тишины, — как долго оно еще продлится? И тут вдруг с места, где сидел священник, раздалось рукоплескание, глухое и неожиданное, вежливое и снисходительное, но зал сразу пробудился и тоже захлопал, и теперь стало ясно, кто здесь до сих пор правит.

На другой день его позвали в секретариат, по темному коридору спешили люди, много людей, комната была уже полна, телефон звонил, на широком столе валялись флаги, плакаты, стопки заявлений. У стола громко спорила группа мужчин, они были по пояс забрызганы грязью, видно, приехали откуда-то из деревни.

— Хуже всего учитель, — говорил кто-то взволнованным голосом, — он поднял людей, и они пошли на нас с вилами.

Потом из группы выступил маленький плотный паренек, глаза у него опухли от недосыпания.

Инженер никогда его раньше не видел, но тот, верно, знал его, потому что сказал:

— А что ты думаешь об этом Гурчике, товарищ? Тебе не кажется, что в водно-экономическом должен был бы быть кто-нибудь понадежнее?

Инженер не сразу понял.

— Гурчик знает дело.

— А ты разве не знаешь?

— Если мы туда пойдем просто так, они побьют нас, как вшей, — кричал взволнованный голос.

— У меня работа в Блатной, — ответил он растерянно, — по крайней мере до конца года.

— Забудь о ней, — посоветовал паренек, — вероятно, приостановят ассигнования, все равно не доделаешь.

— Достаньте на пивоваренном машину, — быстро говорил кто-то, — необходимо послать десять надежных товарищей, учителя передайте органам безопасности. Проведите собрание! И скажите людям, что теперь они уже получат землю.

— Приостановить плотину невозможно, — возражал он, — что бы на это сказали люди?