Патриция Хайсмит - Цена соли

— Он все еще об этом упоминает?

— Нет. А о чем тут упоминать? Разве здесь есть, чем гордиться?

— А разве есть, чего стыдиться?

— Да. Ты же сама знаешь, разве нет? — спросила Кэрол ровным, отстраненным голосом. — В глазах всего мира это омерзительно.

Услышав, как она это произнесла, Тереза не сдержала улыбку.

— Ты сама в это не веришь.

— Зато верят те, кто похож на семью Харджа.

— Они — это не весь мир.

— А их вполне достаточно. И тебе в этом мире приходится жить. Именно тебе… и прямо сейчас я ничего не говорю о том, кого ты решила любить, — она посмотрела на Терезу, и та, наконец, увидела, как в ее глазах медленно занимается улыбка, возвращая с собой прежнюю Кэрол. — Я имею в виду обязательства перед обществом, в котором живут и другие люди, а не только ты. Сейчас для тебя это не так, и вот почему в Нью-Йорке я была категорически не тем человеком, с кем тебе стоит водить знакомство, потому что я тебя балую и не даю тебе повзрослеть.

— Так почему же ты это не прекратила?

— Я пыталась. Беда в том, что мне нравится тебя баловать.

— Ты как раз категорически тот человек, с которым мне нужно водиться, — сказала Тереза.

— Разве?

На улице Тереза сказала:

— Я не думаю, что Хардж будет в восторге, если узнает, что мы поехали вместе, так ведь?

— Он об этом не узнает.

— Ты все еще хочешь доехать до Вашингтона?

— Абсолютно, если у тебя будет время. Ты можешь отсутствовать весь февраль?

Тереза кивнула.

— Разве что получу какую-то весточку в Солт-Лейк-Сити. Я сказала Филу, чтобы писал туда. Но это вряд ли.

«Наверняка Фил даже не напишет», — подумала она. Но если у нее будет хоть малейший шанс получить работу в Нью-Йорке, ей придется вернуться.

— А ты поехала бы в Вашингтон без меня?

— По правде сказать, не поехала бы, — ответила Кэрол с легкой улыбкой.

Когда они вернулись вечером в гостиницу, в их номере было настолько жарко, что им пришлось ненадолго распахнуть окна настежь. Кэрол облокотилась о подоконник и принялась костерить на все лады жару к вящему удовольствию Терезы, называя ее саламандрой, потому что она может ее выдерживать. А потом Кэрол неожиданно спросила:

— Ну и что тебе вчера наговорил Ричард?

Тереза даже не знала, что Кэрол в курсе о последнем письме. О том, которое он обещал отправить в Миннеаполис и Сиэтл еще в своем чикагском письме.

— Ничего особенного, — ответила Тереза. — Так, письмо на одну страничку. Он все еще хочет, чтобы я ему писала. А я не собираюсь.

Она выбросила письмо, но помнила его наизусть.

« От тебя ничего не слышно, и я начинаю осознавать, каким же невероятным сгустком противоречий ты являешься. Ты такая чувствительная и в то же время бесчувственная, такая творческая личность — и в то же время так прозаична… Если твоя взбалмошная подруга бросит тебя без средств к существованию, дай мне знать, я приеду и заберу тебя. Это долго не продлится, Терри. Я немножко знаю о таких вещах. Я видел Денни, и он спрашивал, что от тебя слышно, чем ты занимаешься. Как бы тебе понравилось, если бы я ему рассказал? Я не сказал ничего, ради тебя, потому что думаю, что однажды ты будешь краснеть, вспоминая об этом. Я по-прежнему люблю тебя, я это признаю. Я приеду к тебе — и покажу тебе, на что похожа настоящая Америка — если я тебе небезразличен настолько, что ты дашь себе труд написать и сказать об этом… »

Письмо было оскорбительным для Кэрол, и Тереза порвала его. Тереза сидела на кровати, обхватив руками колени, сжимая запястья в рукавах халата. Кэрол перестаралась с проветриванием, и в номере было холодно. Им завладели ветра Миннесоты, набрасываясь на дым от сигареты Кэрол и разрывая его в исчезающие клочки. Тереза смотрела, как Кэрол спокойно чистит зубы над раковиной.

— Ты и в самом деле настроена не писать ему? Ты так решила?

— Да.

Тереза наблюдала, как Кэрол стряхнула воду с зубной щетки и отвернулась от раковины, промокая лицо полотенцем. Ничто из того, что касалось Ричарда, не значило для нее так много по сравнению с тем, как Кэрол вытирала лицо полотенцем.

— Давай больше ни о чем не говорить, — сказала Кэрол.

Она знала, что Кэрол больше ничего не скажет. Понимала, что Кэрол вплоть до этого самого момента подталкивала ее к Ричарду. А теперь казалось, что все это только подводило их к тому мигу, когда Кэрол повернулась и пошла к ней, и ее сердце рванулось ей навстречу.

Они двинулись на запад, через Слипи Ай, Трейси и Пайпстоун, иногда выбирая кружной путь, если им приходила такая фантазия. Запад расстилался перед ними, как волшебный ковер, испещренный аккуратными, компактными блоками — дом, амбар, силосная башня — которые начинали виднеться еще за полчаса до того, как им удавалось с ними поравняться. Как-то раз они остановились на одной ферме, чтобы спросить, могут ли они купить достаточно бензина, чтобы добраться до ближайшей заправки. Дом пах свежим холодным сыром. Их шаги на твердых коричневых досках пола звучали глухо и одиноко, и Тереза в приступе пылкого патриотизма подумала: «Это — Америка». На стене висело изображение петуха из разноцветных лоскутов, нашитых на черный фон, такое красивое, что было достойно выставляться в музее. Фермер предупредил их, что прямая дорога в западном направлении покрыта льдом, и они поехали по другому шоссе, которое вело на юг.