Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия

Знакомство с романом Видала поможет нашему читателю, особенно более старшего возраста, лучше разобраться в судьбе, надеюсь, еще не забытого Гарри Гопкинса. В годы войны он наряду с Рузвельтом и генералом Эйзенхауэром олицетворял в глазах советских людей почему-то пришедшие им вдруг на помощь Соединенные Штаты, которые дотоле неизменно клеймились официальной пропагандой как «пособник фашизма» и «цитадель международной реакции». На мировой арене Гопкинс был персоной самого крупного калибра, доверенным лицом президента и исполнителем многих его предначертаний, о чем хорошо рассказал драматург Роберт Шервуд в известной советскому читателю двухтомной работе «Рузвельт и Гопкинс». Но в самой Америке Гопкинса всегда считали калифом на час, поскольку он не был тесно связан ни с одним из штатов и полагался лишь на «высочайшую» поддержку.

Этот пример показателен и для иллюстрации непростых и непривычных, с точки зрения многих европейцев, взаимоотношений «по вертикали» в рамках конкретно взятой политической партии. Для американцев характерна гораздо большая степень независимости отдельных деятелей от «генеральной линии», что, конечно же, впрямую связано с индивидуализмом, давно ставшим в США национальной религией. Видал напоминает, в частности, о той неприязни, которая существовала между Ф. Рузвельтом и его партнером — техасцем Джоном Гарнером. Независимостью суждений отличались и другие вице-президенты — Генри Уоллес (опять-таки при Рузвельте) и Губерт Хэмфри, не потерявшийся в тени, которую отбрасывала незаурядная личность Линдона Б. Джонсона. И лишь в 70— 80-е годы почти полная бессловесность стала уделом вице-президентов, сделавших, похоже, основную ставку на то, что эта позиция непременно обернется для них крупными дивидендами в час избирательной кампании и выдвижения «надежных», проверенных кандидатур.

Главным связующим звеном между сценами политической и частной жизни, воспроизведенными в романе «Вашингтон, округ Колумбия», является фигура Клея Овербэри. Некоторое время Клей живет под двойным прессом домашних неурядиц и укрепляющегося в нем сознания неудачи своей карьеры. Не то чтобы ему совсем были неведомы радости жизни. Клей не обделен ни привлекательной внешностью, ни хватким умом, ни прилежностью и исполнительностью — качествами, особенно необходимыми для «бумажной работы» в офисе крупного политического босса. Отсутствует другое: деньги и прежде всего нужные связи, без которых честолюбию и таланту нечего делать в наше время на общественно-политической арене. Можно, правда, заметить, что Клею Овербэри не хватает также идеалов, но если бы таковые у него были, то Клей обратился бы, наверное, в полностью «голубого» персонажа, и тогда читатели книги утратили бы всякую веру в этот художественный образ.

Уход добровольцем в действующую армию и полученный «за морями» жизненный опыт заметно раздвинули умственные горизонты героя романа. Его размышления в канун падения гитлеровской Германии находятся в русле споров ведущих политологов, озабоченных внезапным, всего в течение трех с небольшим лет осуществившимся изменением роли Америки в мире. «Закоренелые идеалисты» наподобие сенатора Бэрде на Дэя, похоже, списанного с его реального коллеги по республиканской партии А. Ванденберга, полагали, что особая миссия Соединенных Штатов состоит в том, чтобы «одарить всех отверженных чувством собственного достоинства» (впоследствии, во времена Дж. Картера и Р. Рейгана, эта внешнеполитическая цель стала именоваться борьбой за соблюдение прав человека). Более прагматичные идеологи, вроде издателя Г. Люса и откликающегося на его философию Клея Овербэри, были убеждены, что ход событий окончательно превратил изоляционистскую республику в первостатейную мировую державу и что второй половине XX столетия суждено стать «американским веком».

Кульминация «послевоенной» части произведения Г. Видала находит выражение в столкновении интересов рвущегося вверх по лестнице престижа и власти Клея Овербэри и его бывшего шефа сенатора Дэя, который также собрался было баллотироваться на выборах в конгресс 1950 года. Жестокий шантаж, предпринятый Клеем, укладывается в четко выверенную автором схему, но не вполне убедителен в психологическом отношении. Во второй половине книги, в угоду взглядам романиста, характер Клея, с которым читатель уже успел, казалось бы, свыкнуться, претерпевает разительную трансформацию. Как представляется, Видал полностью солидарен со старческими сетованиями Дэя на то, что после войны «люди не знают иного мотива, кроме выгоды, не признают иного критерия, кроме успеха, иного бога, кроме честолюбия». Иначе ему вряд ли надо было бы представлять Клея в обличье «шагающего по трупам» политикана «новой» формации.