Рэй Дуглас Брэдбери - Маски (сборник)

Но администратор даже не повел бровью. Мистер Фенимор выбежал от него с криком и натолкнулся на мистера Бикеля, который возвращался в вестибюль.

– Опять вы! – гаркнул он ему, а потом лифтеру:

– ВВЕРХ!

Не успела дверца лифта распахнуться, как он вылетел в коридор, отворил настежь дверь в номер мистера Бикеля и замер перед дверью в ванную.

Как он и ожидал, манекен умиротворенно смотрел на ванную; его нос находился всего в дюйме от обшивки. Глаза излучали спокойствие, синеву и сосредоточенность. Он был недвижен и так стоял бы там целую вечность, если бы ему позволили.

– Ах ты! – завопил мистер Фенимор и развернул манекен к себе.

Затем он крутанул манекен обратно, чтобы тот на него не пялился, отвесил ему оплеуху, повалил наземь, и тут он увидел окно. Поднял раму, схватил манекен за шиворот и поволок к окну.

– Ах ты!

Он высунул манекен наполовину из окна. Тот вел себя очень тихо, смирно и спокойно. И смотрел на него снизу вверх ясными синими глазами.

– Ах ты! – крикнул он в последний раз и пустил его лететь семь этажей на мостовую.

– Стой! – завопил он в последний миг.

Какой кошмар! Ужас! Нет! Нет! Он распростер руки. Балансируя на подоконнике, он провожал взглядом падающее кувырком тело. Не-ет! На прощание, когда восковая фигура отправилась в свой безумный полет, молча размахивая руками в горячем воздухе, ее личину, казалось, исказили гримасы его собственного лица. Кукла, со свистом пронзающая пространство и размозжившая вдребезги голову о кирпичи, обрела выражение его лица. Не-ет!

– Не-ет! – заорал он.

От страха он отпрянул, отшатнулся от окна. Сполз по стене дюйма на четыре и остановил себя руками. Зажал себе рот и глаза. И лицо сдавил, словно глину, как будто можно было каким-то титаническим усилием исказить и вылепить себе другое лицо, лишь бы оно не походило на личину манекена, валявшегося внизу.

Ему стало жутко от того, что если он посмотрит вниз, то увидит забрызганные красным кирпичи вокруг расколотого тела.

«Вверх ногами. Конечно. Он посмотрит на лицо вверх ногами, – думал он. – Если смотришь на что-то вверх ногами, то тебе померещится одно, кому-то – другое. Что угодно. Ничего особенного. Просто перевернутость и мое больное воображение. Да-да». Он вздохнул. Перешел на шепот. Перевел дыхание. Вверх ногами. Да. Ах, ах.

Он отстранился от стены. Не глядя, захлопнул окно, так и не осмелившись выглянуть на улицу. Он отшатнулся от окна как преступник, убегающий с места преступления. Молниеносно повернулся и, как ошпаренный, вылетел из комнаты. Грохнул дверью. И побежал по коридору в свой номер.

В золотистом полуденном воздухе оседала пыльца. Не пыльца, конечно, а пыль, волшебством солнечного света превращенная в золото; она завихрялась и тихо опадала на ковер гостиничного номера, на котором лежал нечеткий абрис окна.

Зайдя внутрь, мистер Фенимор увидел поднятые им клубы пыли, облачка насекомых, блесток слюды и золотинок, которые начали осаждаться, когда он прислонился к двери, плотно заперев ее за собой. Так он провел целую минуту, прижавшись лицом к двери, словно его голова была большущим глазом, который мог обзавестись стеклянным хрусталиком и отсечь от себя окружающий мир одним-единственным опусканием века.

– Ну как? – спросила жена, наблюдавшая все эти шестьдесят секунд, как менялся цвет мыслей в его глазах.

– Ты видела? – спросил он, подразумевая красоту пыли в сумеречном воздухе.

– Нет. Что именно?

– Да, конечно, с твоего места не заметно. Подойди сюда.

Он взял ее под локоть.

– А теперь?

– Надеюсь, ты не имеешь в виду всю эту мерзкую пылищу?

– Именно, мерзкую пылищу, живописные пылинки. Сейчас они в фокусе. То видны, то нет. Что бы случилось, если бы никто не закрывал это окно и не чистил этот номер лет десять?

– Непролазная грязь, – сказала жена, удаляясь.

– Вот именно. А в воздухе, посмотри, сама невинность, падающий снег. Ты не думаешь о том, как эта грязь будет нагромождаться. Ты тщательно собираешь пыль каждый день. Ну…

Он смотрел, как золотистая масса уносится ветром из окна.

– Как это похоже на мелкие прегрешения.

– На что? – не поняла жена.

– На подленькие, гаденькие, гнусные грешки – пыль да пыльца. Как быть с ними? – спросил он.

– Не улавливаю связи.

– Если каждый божий день ты творишь мелкое, мелочное, микроскопическое мерзопакостное зло, безнравственность размером с почтовую марочку, невидимый невооруженным глазом грешочек, то что будет? Сколько лет должно пройти, чтобы легкие твоего рассудка засорились пылью толщиной в одну восьмушку дюйма? Двадцать лет – и силикоз мозгов? Тридцать лет – и рассудок мутится, задыхается и хрипит от психологической сенной лихорадки, и когда наконец пыль вымахает слоем в целый фут, то стоит тебе сделать шажок, как взвиваются клубы сажи.