Светлана Чулкова - Стеклянный человек

«Слышь-ко, ангел, говорю, ноги-то подыми», — нетерпеливо повторила бабка и пристукнула по полу шваброй. — «Пыль», продолжила она, «скатывается в комочки, и от нее домовые заводятся. И девки беременеть перестають». — Она пробурчала еще что-то и, пока Тома удивленно приподняла ноги, ловко протерла пол под банкеткой.

«Ну вот. Нахорошо помыла», — вздохнула бабка и грузно опустилась рядом с Томой. — «Эй, ты ноги-то опусти», — с укоризной произнесла она. — «Что это ты, яко сумасшедшая какая».

Тома загипнотизированно опустила ноги:

«А вы кто?»

«Да бабка Саня я. Техничка. А ты, ангел, гляжу, кровью исходишь?»

Тома, молча глотая вдруг навернувшиеся слезы, судорожно закивала головой, потом прохрипела ангинным голосом: «Ага. Завтра, то есть сегодня уже — операция».

Бабка Саня глубоко вздохнула и, сдернув с себя старенькую полинялую косынку в цветочек, отерла ею потный лоб.

«Откуда?..» вдруг подумалось Томе. — «Откуда эта бабка? Тут же — кругом компьютеры. Вон — кусты прямо из пластика растут. Полы наверняка моют автоматы. А тут — эта палка старомодная…»

Но при этом девушка почувствовала себя как-то по-особенному спокойно. И встретилась взглядом с бабой Саней. Серые, с косинкой глаза. Седые, убранные в пучок, волосы. — Словно посыпанные мукой, почему-то подумала Тома.

«А ты, девка, не бойся», проговорила баба Саня. — «Тебе сколько лет будет?»

«Мне? Двадцать», — выдохнула Тома и крепко сцепила руки на коленках. Потом она вдруг хлюпнула носом и сама не заметила, как уткнулась в грудь бабы Сани. Девушка горько плакала, а пуговица бабы Саниного замусоленного халата впилась ей в лоб.

«Ах ты, ягодка ж моя», низким басовитым голосом проговорила баба Саня и отстранила Томино лицо от своей груди и заглянула ей в глаза.

«Ах ты, яко припечаталась-то», — произнесла баба Саня и поцеловала Тому в лоб, натертый пуговицей. А потом погладила по голове. Ладонь была теплая и шершавая, словно в варежке.

«На-ко тебе…», баба Саня пошарила в кармане халата. И вложила в Томину руку что-то маленькое и круглое. Тома прошлась ногтем по ребру предмета, почувствовала мелкие зубчики и поняла, что это монета.

«Монета эта ме-едная», словно вторя мыслям девушки, певуче подтвердила Баба Саня. — «От всех болезней женских за этот пятак вылечишься. Прилепишь ее. И уйдешь отсюда. И вылечишься. И больше не вернешься».

Тут бабка засуетилась:

«Ой, ангел мой, пойду я. Помни, девка, ты сама себе дохтор…» — сказала она и… растворилась в больничном воздухе. Ни бабки. Ни швабры. Лишь — вокруг Томы — пятачок свежевымытого пола. Девушка встала с банкетки и поднесла монету к ночнику. «1862 год», бесшумно шевеля губами, прочитала она. Старая, с прозеленью, медная монетка с зубчиками, словно шестеренка, выпавшая из каких-то древних часов. Зажав монету в руках, Тома тихонько прошла к себе в палату. Только на одно мгновение ее фигурка мелькнула в столпе лунного света, проникающего через стеклянный потолок. Тома натянула на себя одеяло и, убаюканная, почувствовала приближение сна. След от бабы Саниной пуговицы еще горел на лбу…

…Пока Тома спала — где-то на лестничной клетке, затерянной в недрах этой огромной больницы, две молоденькие медсестры — два «тополиных ангела» — прихватив с собой пульты срочного вызова, сидели на подоконнике и курили, болтая ногами и мягко постукивая по батарее тряпичными туфельками-балетками. Одна из девушек, с рыжими смешными кудряшками, то и дело поправляя на волосах фирменную зеленую диадемку, многозначительно вытаращив глаза, рассказывала своей подруге местную страшилку, легенду про тополиных ангелов. Которая звучала примерно так:

Давным-давно тут был провинциальный городишко, а на месте «Тополиных Ангелов» стояла изба-больница. И однажды — это было летом — привезли сюда на телеге бабку — она истекала женской кровью. Бабку на каталку — и в операционную. Говорят, та уже чуть ли не умирала, но все равно не давалась, чтобы ее раздевали. Врачи же, не выполнив волю умирающей, бабку раздели, прооперировали и спасли. Привезли потом в палату, уложили, укол сделали. Наступила ночь. Потом утро. Бабка исчезла. Может, грохнулась где в обморок? Обыскали всё. Даже вызывали полицмейстера. Но бабки словно след простыл.

Дальше — чуднее. К обеду, в ту самую палату, где еще вчера лежала исчезнувшая бабка, вошла красивая молодая дородная женщина. С лицом круглым как луна, с озорными глазами — серыми враскосинку. Женщина была в исподнем, простоволосая: густые словно сноп волосы, казалось, оттягивали голову своей тяжестью. Женщина легла на бабкину кровать — поверх одеяла — и заснула-задышала всей своей роскошною горою тела. Прибежали медсестры и доктор, разбудили красавицу и потребовали объяснений. Женщина проснулась и назвалась именем исчезнувшей бабки. Она утверждала, что встала ночью с кровати и кое-как доползла до храма и там простояла всю ночь на коленях, где и молилась.