Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

— Бог в помощь. Я помолюсь, чтобы уговорила.

— Спасибо.

— «Спаси Бог» говорить надо. Учишь вас, учишь…

— Спаси Бог.

— Ну, вот ты и улыбнулась.

— Ты правда простил меня?

— Простил. А ты простила, что я о тебе не молился?

— Простила. Но теперь-то не забывай.

— Не забуду. И ты не забывай обо мне молиться.

— Я — о тебе?

— Именно. Прощай, — сказал Павел и поцеловал женщину в лоб.

Та посмотрела на него слезящимися глазами и, не посмев прикоснуться губами к его лицу, поцеловала в правое плечо.

— Ну, так не пойдет! — запротестовал он, поднимаясь с колен и подавая Елене руку. — Мы теперь брат и сестра.

Они троекратно расцеловались.

— Прощай, Павел.

— Прощай, Елена.

Только Бог был свидетелем их разговора.

— Опять в этих креслах?! — возмутился Павел и принялся усердно творить молитву.

— Извини! — поспешно проговорил бес, и под человеком оказался деревянный больничный стул. — Не молись пока, пожалуйста. У меня к тебе серьезный разговор.

Сам искуситель униженно утопал в психоаналитическом кресле, расположенном по другую сторону пустого журнального столика.

— Три года назад у тебя тоже был ко мне серьезный разговор, и после него я решил выпрыгнуть из окошка, — напомнил Павел, продолжая мысленно проговаривать коротенькую молитву.

— И выпрыгнул бы, если бы тебя не помиловали, — с отвращением проговорил черт. — Человеческая трусость плюс Божественный произвол — равняется рождественское чудо… Впрочем, сейчас уже поздно об этом. Сейчас я просто хочу, чтобы ты прекратил молиться и выслушал меня. В память о той несправедливости.

— В память о той несправедливости я ежедневно молюсь о тебе. Кстати, выглядишь ты неважно: бледный, пот градом…

— А скоро и вовсе исчезну. Мне очень трудно здесь оставаться. Смилуйся, Павел!

— Хорошо. Аминь. Говори.

Павел почувствовал себя пустынником, зачем-то засыпавшим родник; и хотя ясно было, что родник никуда не делся, что его можно легко отрыть и вновь напиться воды, исподволь думалось о смерти от жажды. Бес ухмыльнулся, и на столике возникла бутылка газировки.

— Чтобы не думалось, — прокомментировал он. — А вообще-то, Павел, внутренне ты поэт. Ума не приложу, отчего ты стихов не пишешь.

— Говори, зачем пришел.

— Пришел я рассказать об одном твоем грехе. Мне этот грех не нужен. Лучше уж я тебя на чем-нибудь другом поймаю.

— Мне даже Ангел-хранитель о моих грехах не рассказывал. А ты-то с какой стати?

— Повторяю для тугоухих: мне этот твой грех не нужен. Ты меня этим твоим грехом уже достал. Надо мной коллеги смеются из-за этого твоего греха.

— То есть молиться о тебе — грех, — заключил Павел.

— Догадлив, однако, — иронично сказал черт. — А раньше догадаться не мог?

— Я и сейчас не уверен, что это грех. Говорят, некий святой молился о падших ангелах. А я же не обо всех — я только о тебе…

— Наговорили на твоего святого. А ты — просто дурак, и моя задача — доказать тебе это.

— Не очень-то ты учтив, — с усмешкой заметил человек. — Доказывай, конечно, только я верю, что Бог может простить любого кающегося грешника, если он и меня простил, и отца Димитрия.

— Я, кстати, знаком с Иваном Федоровичем.

— С искусителем отца Димитрия?

— Так точно. Интересный чертяка, диалектик, Гегеля цитировать любит, — с искренним воодушевлением охарактеризовал бес.

— Надо же, — удивился собеседник.

— А он вообще философией увлекается. Я-то всё больше по изящной словесности специализируюсь (псевдонимчик ему тоже я придумал), а он — голова: с Флоренским на Соловках беседовал и с Кантом тоже, за завтраком, — уточнение лукавый почему-то произнес юмористически.

— Ай да Иван Федорович! — воскликнул Павел, развеселившись. — Ты бы и себе, что ли, псевдонимчик придумал. А то неловко даже.

— Себе? Пожалуйста. Зови меня Вергилием.

— Вергилия не читал. Знаю, что жил давно и был поэтом.

— Главное — не то, что он был поэтом, — умненько произнес черт. — Однако вернемся ко мне, грешному. Настолько грешному, что молитва обо мне является грехом.

— А я по-прежнему считаю, что Бог может простить любого кающегося грешника, — упрямо постулировал человек. — Главное — раскаяться.

— Давай-ка привлечем гегелевскую триаду, — малопонятно изрек бес. — Твое заявление было тезисом, мое опровержение будет антитезисом, а то, что в результате образуется в твоей голове, вполне можно назвать синтезом. Предположительно синтез должен быть такой: «В принципе я прав, но об этом засранце молиться греховно».