Наталья Арбузова: Поскрёбыши

Узкие полочки снизу доверху уставлены черными сапожками на ломком каблуке. В таких женщина далеко не уйдет – может, это и к лучшему. Рядом с сапогами рыжие босоножки, расползающиеся на ноге. Никакого понятия о технологии изготовленья обуви. Кручусь перед стендом с раннего утра, как веретено, зазывая местных и приезжих. В пять вечера надо убрать товар, сдать деньги хмурому Тохиру, у которого по вечерам в Москве свои тайные дела, а самому вместе с разношерстной толпой спешить к выходу. За спиной со зловещим стуком опускаются глухие металлические переборки. Опоздавшие проскакивают под ними в последнюю секунду. Жизнь остается в китайском секторе. Пахнет незнакомой горячей едой. Заключаются сомнительные сделки. Скорее прочь, пока цел. Только замешкался – подошли двое, бледные и вялые. Стали показывать жестами, что им нужно. Я покачал головой – и тут же увидел нож.

Иннокентий Александрыч вынырнул откуда-то сбоку. Худой как жердь, с седой благообразной бородой. Заговорил сразу на двух языках: с китайцами по-китайски, со мной по-таджикски. Сначала нож куда-то делся, потом исчезли китайцы. После я пил чай в квартире на Преображенке, разглядывал полки с книгами. У нас в советское время было две письменности. Я по-арабски еле читаю, но всё же свое нашел. Освоил профессию моего спасителя – ВОСТОКОВЕД. Выслушал, как их всех в сорок восьмом посадили. Как уцелел факультет в Душанбе. Долгое у нас получилось чаепитье. Я впервые спокойно заснул после отъезда из дому, предварительно позвонив на мобильник Тохиру – он ругался.

У меня есть сокровище, я ищу, кому его отдать. Но я должен получить такую же драгоценность. Мена должна быть честной. Дерзкие хохлушки на рынке говорят мне: Рустам, пошли с нами, отдай нам твой клад. Я молчу. Тохир сказал мне: у моей русской жены есть разведенная дочь, женись на ней, если хочешь войти ко мне в дело. Я храню молчанье. Тохир топорщит черные усы. Когда он мрачен – похож на Джагу. Дочери Манзуры владеют россыпью алмазов, но я уж не могу вернуться домой. Мой новый учитель Иннокентий Александрыч говорит: кто услышал зов с Востока, будет помнить этот зов. Я услышал зов России – давно, еще в школе. Почувствовал, что рядом со мной живет что-то более сложное. Отец прислал мне с очередным автобусом письмо – неблагодарный сын его не распечатал. Ушел в Россию целиком и без остатка. Скажите, учитель, кто полюбит меня в этой стране, где люди гораздо умнее? Мои соплеменники еще не поняли, как обстоит дело. Я понял – и несчастлив. Учитель отвечает: подумаешь, если б я сейчас поехал в Англию, они бы тоже сказали – какой неотесанный! Неправда, это он меня хочет утешить. Его можно везти в золотой колеснице, на Восток и на Запад – везде цена его будет высока.

Я сплю на Преображенке в проходной комнате, а больше читаю по ночам арабские книги, всё бойчее и бойчее. Готовлюсь поступать в московский университет на исторический факультет. Для СНГ ученье платное, но я заработаю. Встаю в пять утра, делаю за усатого Джагу всё что только можно. После закрытья рынка несу ему выручку в пивную. Он проводит время всегда за одним и тем же столиком в компании пьяных мусульман. Это плохое зрелище. Сегодня его место пустовало. Думаю, поищу возле дома. В тени сидят молчаливые стражи происходящих в пивной переговоров. Жуют нос, то есть бетель. Там Тохира тоже не было. Кто-то сказал: пришел, доносчик… блеснул нож, как тогда в китайском квартале. На несколько секунд в глазах потемнело. Потом явился ров, полный огня, мост через него, по которому грешнику не пройти и на который я всё же ступил. Мать протягивала ко мне руки с той, райской стороны. Сделал последний шаг ей навстречу, и всё исчезло. А дальше я увидел небо в алмазах, со слов русских писателей обещанное нам учителями ходжентской средней школы номер четыре. И пошел туда, не зная дороги.

Город гнался за автобусом, выбегал на шоссе, задыхаясь дымами. Умаялся, остановился за пустырями, уступил место сорным полям На них торчали редкие колосья, еще мягкие, зеленые, но уж знающие – им не стать нивой. Время было глухое, что выйдет, то и выйдет.

Паша с Яшей и Яшиной мамой Розой Львовной поместились втроем на пахнущем клеенкой горячем сиденье. Яша подтрунивал: где находятся закрома родины, куда всё это ссыпать? Изредка в поле зренья возникала корова. Поводила вслед автобусу глазами, облепленными навозными мухами. Яша, язва этакая, объявлял: тучные стада! Пассажиры не оборачивались, томясь в замкнутом пространстве. Деревенская Россия ждала заранее влюбленного Пашу – он спешил к ней, как заочно обрученный. Там, впереди, небо спелось с землей в жужжанье летнего дня. Избы растут из земли и снова врастают в землю. Жизнь без асфальта. В землю уходишь, как молния, чтобы прибавить ей сил. Что ты успел за короткий век – никто тебя не спросил. Юность всегда о смерти. Видно, душа еще помнит края, откуда пришла… тут Паша спохватился – он говорил вслух, а двое его спутников слушали.