Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

— Открывай крышку! Чего ждешь?

Он сделал пару шагов вперед, зажмурил веки и — откупорил пробку на флаконе! Остался стоять с закрытыми глазами.

Он ждал, что содрогнется земля и рухнут ниц горы. Он полагал, что вся Сахара вот-вот зайдется в жутком каркающем хохоте сказочных великанов. Глаза так и не открыл, пока вождь не сказал ему:

— Вот так все это обычно происходит с наивными отшельниками, когда свалят с дорожки праведной и решают испробовать долю свою — завладеть кладом!

Затем он услышал, как тот заливается чистым смехом — смеется долго, раскатисто, весело. Он раскрыл глаза. Зрачки приготовились сопротивляться яркому блеску золота, отраженным золотой пылью солнечным лучам, однако, сундук не пылал — оставался тусклым. Почему? Он не был тусклым. В сундуке спал ослепительно белый призрак. Останки, закутанные в белое? Это что — останки?

— Что же это? — вопросил дервиш со всей присущей дервишам наивностью.

Вождь усмехнулся в ответ:

— А то ты не знаешь, что это такое? Ты и впрямь дервиш. Сам, что ли, не хотел удовлетворить беса любопытства своего? Что мы с тобой, недавно вот, не вознамерились разве втянуться в длинную вереницу богатеньких? Бери вот теперь! Это — твой клад. Это наше общее сокровище. Чего ж не двинешься, не возьмешься за клад, а? Ха-ха-ха!

Впервые в жизни он услышал, как степенный вождь Адда разразился таким противным смехом. Это был сатанинский смех. Что хотел вождь передать этим своим мерзким карканьем? Неужто шейх совсем утратил почтение и достоинство? Здравый смысл? Что может заставить уважаемого вождя племени потерять достоинство и степенность? Он бросился рвать эту ткань, свернутую в сундуке. Схватился обеими руками, рванул, потащил ее прочь из флакона… Из гроба. Бросил наземь, решил обыскать складки, развернуть, понять, что там внутри, наконец. Запах из-под ткани изменился, это было в новинку. Ткань хранила свой прежний запах, даже после того, как пролежала в могильном гробу долгие годы! Только вот теперь теряла невинность и великолепие. В руках Мусы все это чистое, белое, плотное превращалось в бесформенный комок.

Вождь перестал смеяться, бросил свою отвратительную реплику:

— Этого савана нам с лихвой всем хватит! Султан был мудрецом!

— Савана? — пробормотал Муса в детском изумлении.

Взгляд шейха покрылся загадочной пеленой.

— А что же, думаешь, это наряд невесты? Ты что, до сих пор полагаешь, что отшельники в состоянии что-нибудь иное в конце концов обрести, кроме савана?

Он опять засмеялся, потом перестал и добавил:

— Это будет самая давняя хитрость из рук иблиса. Он продолжает козни плести, мысли внушать, соблазнять врагов своих сотни лет. Не найдется в Сахаре ни одного страстотерпца, кто превзошел бы иблиса терпением. Вот проходит столетие, слабеет отшельник, спускается на землю грешную и желает счастье свое испытать. Как правило, уткнется в дверь за наслаждением. Или, можно сказать, любопытство его гложет, если использовать твое, понимаешь, мудрое изречение. Вот здесь-то и улучит иблис возможность для своего обмана, возьмет, да и высунет язык тебе в лицо, прямо как сейчас с нами! Ха-ха-ха!

— Но ведь ты же сказал вот сейчас, — запротестовал дервиш, — что не усомнился в моих намерениях. Неужели ты подумал, что я и вправду бросился клады искать?

Шейх утер свои щедрые слезы из глаз краем джильбаба. Подтянул кромку лисама вверх, зацепил за кончик носа. Степенность вернулась к нему.

— А что дервишу с кладами делать? И как же ты это забыл, что любопытство есть также такая страсть, что может использовать шайтан проклятый в своих интересах?

— Неужто следит проклятый за всеми нашими движениями и позами прямо до такой степени?

— А что, у него есть другое занятие? Он этой задаче отдался полностью, еще когда первую прогулку свою совершил и изгнал нас из Вау. Да проклянет его Аллах!

Муса немного помедлил в замешательстве, потом прояснил свои сомнения:

— Я действительно не думал, что султан — мудрый человек.

— И я тоже признаюсь, что ошибался в своей оценке султановой мудрости. Возможно, ослепили меня мои с ним разногласия, и я его мудрости не уловил.

— А что он хотел сказать точно?

— Неужто ты и по сей день не узнал, что он сказал? Разве мог он вообще сказать нечто большее, чем сказал?

— Что?

— Дело в том, что ничего нового он не добавил к тому, что до него было сказано в своде «Анги». Нет у человека сокровища большего, чем он с собой в могилу заберет. А что человек из жизни этой с собою возьмет, кроме савана?