Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

Делить сердце грешно. Рассеченное на половинки сердце — пустое сердце. Рассеченное сердце не принесешь в жертву. Боги не одобряют жизнь с таким сердцем. Они отворачиваются. Такое сердце притягивает несчастье. Если бы не вмешательство великого горного барана, если бы не щедрость и заступничество древнего прародителя, таинственного амгара, алчные камни изрезали бы в куски его плоть, прежде чем он добрался до вершины рая. Он вспомнил детское изречение предков: «Стой и слушай. Кто спустится вниз — не поднимется, а кто поднимется вверх — не спустится». Прадеды не напрасно поместили эти знаки по соседству с образом великого горного барана. Непременно должна быть связь, тайная нить между этим обыденным выражением и амгаром-избавителем.

Он принял решение осмотреть поутру это свое новое место положение в небесах. Утром он будет искать неведомое устье тьмы.

Луна запаздывала. Кисти звезд свисали над землей. Он чувствовал: горное плато разлеглось под ним чудесной мягкой постелью и плывет, купая его в пространстве… Летит навстречу звездам. Он все ближе к таинственным звездам, звезды ближе и ближе к его ложу. Вот они разрослись, огромные, стали как луны. Развешиваются над головой, словно светящиеся лампады. Шепчут ему что-то на ухо на своем таинственном языке. Его сморила дремота. Он забылся сном на своем облачном ложе. Укрытый красочно расшитым одеялом планет Неведомого и Недоступного.

Поднялся… Поднялся. Поднялся!

Облетела равнину радостная весть. Этой новостью обменивались как паролем: «Поднялся джинн в страну джиннов».

Радостную весть донесли до Тамгарты. И она спрятала свое лицо в комнатах и заплакала. Сообщили дервишу, и он еще раз побежал в вади камеденосной акации. Радостную весть отправили Тафават, чтобы она могла похвастаться перед супругом, а она улыбнулась хитрой и загадочной женской улыбкой. Вестники проследовали дальше. Они покинули пастбища и становище и вошли с вестью в вечно полутемные переулки Вау. Шептались победно в его уши, словно делятся с ним аирским талисманом-сокровищем. Город заплясал с аирским кокетством, да вдобавок увенчал победу ликующим кликушеством и воплями. Равнина слышала это ликование из горла принцессы впервые. На открытом пространстве между Вау и остатками былого поселения-становища стояло взъерошенное привидение в голубой одежде, разглядывало благих вестников и любопытных ротозеев в безмолвии долгожителей.

Власть солнца пошатнулась, оно пошло на запад. Тронулась церемония покоя, предшествующая умиротворению.

Он увидел Ахамада. Тот встал по соседству. Они прошли в северную часть пустыря. Удалились от праздной толпы, погрузились в молчание. Ахамад заметил, как Уха бросал взгляды украдкой в сторону небесной вершины, закутанной в лисам облаков, однако никто из двоих не осмеливался нарушить священный обет молчания ни единым словом. Даже когда они признали факт своей встречи и уселись вместе в пустыне друг против друга, и Ахамад копнул событие своим «мол, поднялся», то Уха, вместо того, чтобы как-то прокомментировать, подпрыгнул в тот же час и потребовал от Ахамада разгласить новость среди подростков и девиц и готовиться праздновать. Ахамад следил за его поведением с грустью, а затем произнес недовольно:

— Имам бросил нас на произвол судьбы и уже в могиле посмеялся над нами. Нет радости в душах имамов. Теперь я уверовал.

Уха не ответил. Ахамад продолжал:

— Следовало бы тебе жертву принести, Ты плату-то ему не давал. Если б пожертвовал ему верблюдицу, перестал бы джинн лазать. Почему ты жертву не приносил? Обещание, брат, не шутка. Обет — это долг на шею, а торжественный обет перед мертвыми — обет перед Аллахом.

Уха никак не прореагировал. Помолчав немного, принялся говорить о празднике вожделения юных.