Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

Ветер жестоко толкал его вперед, к этой могиле, своими жестокими, буйными налетами с юга.

На груди прожилка он заметил цепочку отвратительных червей, медленно расползающихся из чрева шатра наружу, однако запаха разложения не ощутил. Запах уносился ветром и летел в противоположную сторону.

Он преодолел нетрудную песчаную преграду и отдернул край шатра. Взгляд его остановился на бурдюке. Тело вытянулось и лежало в правой половине палатки. Голова была повернута к востоку, в сторону молитвы верующих, а ноги тянулись к опорному шесту. По земле вокруг тела растекся гной. Смесь жира, крови, праха. Над жидкостью хлопотали тучи толстых мух, больших и зеленых.

Все тело было покрыто червями.

Ползучие гады вылезали из синего открытого рта, убегали в полость носа, лезли из обеих ноздрей вверх, в пределы глазниц. Левый глаз был открыт, над местом, где должен был быть правый, нависала полоска лисама, насекомые копошились в пустой глазной впадине, давно погасшей, и глодали пустую оболочку, которая когда-то тщилась в темнице мрака и вечного сна выйти на источник света, узреть уголек костра и свет светила.

На открытых частях тела лежал гной, сочился меж пальцев, нервно схвативших пригоршни песку и сейчас не желавших с ним расставаться, а также — на обеих ногах, погруженных в почву.

Рядом с пяткой правой ноги он увидел ее голову. Голову мерзкой змеи, напряженно уставившейся в него глазами, в то время как свое безобразное тело она прятала в землю. Он почувствовал, что его затрясло. Инстинктивно он выпрыгнул наружу. Схватился за палку, валявшуюся в земле рядом с кучкой дров. Вернулся внутрь шатра. Он лишился рассудка. В груди разгорелась безумная жажда мести. Мести Древней, это чувство он унаследовал от предков в виде непреходящего завета, неизвестно как наполнявшего его кровь и бившегося там всю жизнь. Мести той твари, которую предал прародитель, ввергнув во грех и соблазнив комочком греха, чтобы прописать над ней проклятье изгнания и убожества со всем ее приплодом навечно…

Когда он вернулся, обнаружил, что она вытащила из песка наружу свое тело и подняла голову, изготовившись к самозащите. Он обрушил палку ей на голову. Продолжал бить и бить, пока та не превратилась в кровавый комок. Однако он не успокаивался. Вечная ненависть учила его, что змея не умрет, пока не расчленишь ее тела на части, отделишь голову от тела. Она будет притворяться мертвой, а когда человек оставит ее, то будет преследовать, пока не ужалит при первом же случае. Если бы не эта ее хитрость, она ни за что не смогла бы обмануть прадеда, украсть у него рай.

Он подцепил тело на палку и поднес к ближайшему камню неподалеку от шатра. Уложил окровавленную голову на плоскость камня и отчленил ее от тела серией последовательных ударов другого, обоюдоострого камня. Капли крови покрыли руку, брызнули и оставили следы на его одежде. Он выкопал острым камнем ямку, бросил в нее мерзкую бесовскую голову и насыпал сверху земли. Протянул руку к плоской веревке тела, поднял его за острый хвост.

Дрожь охватила его, но он с собой справился, успокоил встревоженную душу, говоря себе, что обезглавленная кобра есть всего лишь липкий и скользкий, мерзкий канат из мяса.

Он вернулся в шатер, бросил гадкую плеть рядом с трупом. Туча мух шарахнулась в стороны, вверх поднялось удушающее ядовитое облако запахов смерти. Он вышел, шатаясь. Рухнул наземь рядом с очагом, его вырвало. Он почувствовал, что все внутренности ринулись вверх, наружу, к горлу…

Солнце скрылось за тучу пыли, однако диск продолжал просвечивать время от времени сквозь эту движущуюся пелену. Солнце покрыло большую часть подлежавшей ему дороги дня и начало склоняться к закату.

Он навалил кучку дров над обоими трупами. Зажег огонь. Вышел из шатра и остался глядеть. Дыма он не увидел. Ветер раздувал огонь, показались жадные языки пламени, они извивались и расползались по всем краям палатки, наподобие змей, когда те встревожены и готовятся к агрессивному броску. Пламя разгоралось, устремлялось в небо. Вся палатка принялась гореть, погружаясь в огонь. Сбежался народ.

Однако дервиш ничего не видел, не слышал, не отвечал на вопросы. Огонь, наконец, угас, он приблизился к куче праха. Долго вглядывался в затухающий очаг. Волны ветра продолжали ворошить угли, выхватывая мелкие и кружа ими повсюду. И никто не обратил внимания на сдавленное печальное шипение, в чем-то схожее со вздохами, жалобами на боль и стонами, исходившими из большого, черного угольного шара в костре, про который только он сейчас знал, что это — череп замолчавшего глашатая. Никто в сумрачной мгле и не почувствовал, что его жаркие слезы — те капли, что сочатся из глазниц, тщась оросить влагой раскаленные кости, в попытке носителя бывшего разума ответить всем лихорадочным призывам жалобными стонами, смешанными со вздохами горькой радости.