Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

— Это — упрямство гордецов.

— Но убеждение кочевников.

— Да простит тебя господь!

— Наш господь всех простит!

Хозяин проводил гостя до дверей, прощаясь с ним, и полоска его лисама спала с груди, обнажив блестящий ключ от казны.

— А знает ли господин наш султан, — сказал вождь на прощанье, — почему человек не дает вести себя в рай на цепях? Потому что рай перестает быть раем просто потому, что в него надо человека втаскивать закованным в цепи. Весь секрет — в оковах, а риск — в пренебрежении правом выбора. Овечка вперед идет по доброй воле, а только ее за шею схватят и потащат туда насильно — сразу начнет сопротивляться ноги в землю упрет баран упрямый, силу свою против силы применять будет. Смотри, не пожалей, остерегись: в цепочке все дело!

Султан улыбнулся, и ключ еще раз блеснул у него на груди.

Конец первого тома

Обари (Ливийская пустыня) — Триполи — Лимасол — Москва — Сирт

20.12.1989 — 22.07.1990

Устами бабки о Вау легенды полнятся:

В те годы перемещались они с племенем по Сахаре. Мучились голодом и от жестокой засухи, однако кочевать не перестали, двигались в поисках пастбищ. Всякий раз вспоминая свое жалкое детство, Адда горько улыбался, сравнивал в памяти упорный поиск племенем невозможной весны с древней традицией сахарцев непрестанно, самозабвенно и дико рыскать в поисках утраченной родины. Каждый раз как он возвращался к событиям прошлого и пытался восстановить в памяти детали кочевничества, им овладевало смешанное чувство удивления и радости. Это ощущение зиждилось на неосознанном удивительном убеждении, говорившем ему сегодня языком рассудка и зрелого опыта, что Вау, ради поиска которого сахарец всю жизнь без остатка заложит, находится у него в руках, это — тот мир Сахары, который он пережил в детстве и который неразделимо и целостно живет в его памяти. Он только не помнит сегодня, что стоял у начала его или у края, сегодня, по прошествии десятков лет, канувших в скитания. Он сопровождал купеческие караваны, пропадал на пастбищах, участвовал в военных походах, добирался до стен Гадамеса, Ахаггара и Аира, проникал в джунгли, однако простор постоянно ширился и уходил вдаль, путался и исчезал в радуге. На горизонте караулил мираж, напоминая самым упрямым путешественникам об их поражении и бессилии.

Они останавливаются посреди сурового, голого, раскаленного пространства каждый вечер лета. Гравий обжигает босые ноги, пронизывает тело до колен и локтей, когда он становится на четвереньки или хватает ладонями горящие ступни. Как-то однажды, не выдержав, мальчик пожаловался и громко разрыдался, однако никто даже не повернулся к нему. Мать была поглощена заботами о стаде коз, а отец был занят тем, что разгружал верблюдов, бабка боролась с жердями, устанавливая опоры шатра вместе с одной женщиной, родней по крови. Это равнодушие отдавалось большой болью в душе. Его приводило в ярость такое жестокое, равнодушное отношение людей к его зову, он рвал зубами свою просторную рубаху, обматывал тряпкой босые ноги и голый бродил меж шатров.

Ночью мать наказала его перцем. Зажала ему голову меж колен и поцедила огненную жидкость ему в ноздри.

Он убежал к бабке в шатер. Он всегда бежал к бабушке, когда затевалась драка с матерью, и старуха встречала его у входа, отводила к очагу. Давала попить молока или съесть несколько фиников, чтобы как-то успокоить, утешить мальчонку, а сама продолжала сбивать масло. Однако обрести благосклонность внука было не единственной задачей радовавшейся бабки. Несчастная старуха панически боялась джиннов, преследовавшие ее призраки приводили ее в дрожь. Она, бывало, рассказывала интересные сказки о великанах, которые являлись ей всякий раз, как она оставалась одна, уединяясь от людей. Весьма часто она наведывалась среди ночи в их шатер, будила его мать и просила, чтобы та позволила «позаимствовать» внучонка, потому что джинны опять лишили ее сна, она искренне верила, что малыш составит ей компанию и перепугает всех духов. Иногда мать будила его, брала за руку и вела за собой, чтобы вручить в руки старухе, которая ждала за шатром, бормоча на непонятном наречии свои заклинания — позже он узнал, что этот язык называется «хауса». Все жители Сахары прекрасно знали, что хауса есть сокровенный язык, которому внемлют джинны, это их основной язык, на нем общаются все колдуны и прорицатели в Кано и Аире. А если малец протестовал против того, чтобы его будили, плакал или пускал в ход кулачки, мать крепко обхватывала тельце, передавала его в объятья бабки и уходила прочь, спать. В таком случае бабушка подкупала его кусочком сахара, сладким фиником, или… или новой легендой о сказочном Вау. Очень часто они вместе проводили ночь на просторе, за шатром, при мягком свете луны, пока не приходило утро. Он лежал, раскинувшись на спине, рассматривал лунный диск. С наслаждением сосал сахар, слушая увлекательные сказки о неведомой их родине. А она плела нити нескончаемых своих легенд, ночь пролетала незаметно, утро приближалось неумолимо, и все джинны и призраки вынуждены были отступить… С нею он блуждал по Сахаре, исчезал в сокровенном оазисе, распахивавшем врата, чтобы оказать гостеприимство своевольным странникам-героям, и они входили, чтобы остаться там навечно. Он отмечал, что эти счастливцы самих себя забывают и остаться там очень хотят, несмотря на то, что он слышал о прочих героях в рассказах соседских детей. Однажды он спросил старуху: «А почему это странник не возвращается в Сахару и предпочитает оставаться в Вау?» На это она горько улыбалась ему и отвечала: «А что за нужда возвращаться? Любой путник, кто войдет в Вау, Сахару забывает». Ему это не нравилось, он горячо протестовал: «Ребята другие сказки рассказывают, там говорится, что путник может назад вернуться из своего странствия. Я вчера важного шейха слушал, он в поселении живет, он раньше уже в Вау побывал. Что ты мне скажешь? А не то — я пойду и спрошу его о султане, и о райском саде, и о запретном плоде…». Она на это улыбалась, поднимала голову, смотрела за горизонт, не переставая сбивать масло. Выход она находила быстро: «Очевидцы все эти из поселения никогда в Вау не попадали. Шейх твой почтенный в городе джиннов побывал и подумал, будто это обетованный оазис. Нечего соседским мальчишкам верить!» Он подумал немного. Чесал волосы на голове — они делили ее пополам и торчали посередине гребнем, как у петуха. Становилось интересно. Он принимался просить: «Слушай, расскажи о городах джиннов. Мы уже с тобой в Вау бывали много раз, а вот в города джиннов ни разу не ходили…» улыбка сползала с лица старухи, в глазах загорался пугливый огонек. Она принималась читать заклинания хауса, а он озорно смеялся над ней. При свете дня он смеялся, но ночью плакал украдкой — ему было жалко ее. Он спрячет лицо под покрывалом, и выражение ужаса вернется на ее лицо, а потом на смену его озорству и обидам придут печаль и плач. Она боится историй о джиннах, он это знает, выманивает их у нее, обменивает на кусок сахара, потом идет на попятную и жертвует легендами о мраке и ужасе и сказками о джиннах…