Чарльз Сноу - Коридоры власти

Проблем будет достаточно, хоть и другого рода, — продолжил Роджер. — Но Броджински… Броджински теперь обречен исходить желчью в гордом одиночестве.

— Значит, ты ничего против этого мерзавца не предпримешь?

— Оставлю его в покое, буду игнорировать — что может быть хуже для параноика? — улыбнулся Роджер.

— Его надо уничтожить! — снова воскликнула Эллен.

Роджер крепче обнял ее. Стал объяснять, что в реальной жизни месть — непозволительная роскошь. Вдобавок бессмысленная. Эллен расхохоталась.

— Не надо обобщать. Для меня месть имеет смысл.

Я пытался успокоить ее, но это было непросто. Эллен боялась за Роджера, боялась больше, чем ему самому — или мне — приходило в голову бояться, по крайней мере тем вечером. Однако страх ее не предполагал уныния. Не только оттого, что мы с Роджером были рядом, нет; мне казалось, рана Эллен зажила.

Наконец я понял причину. Выпад против Роджера никоим образом не касался Эллен. Она-то думала, за телефонными звонками стоит некто Роджеру известный. В какой-то период она даже готова была обвинить в кознях не кого иного, как Броджински. Предпринятые мною на тот момент шаги уже ясно показали: Броджински наверняка ни при чем. Теперь Эллен поверила в его непричастность к шантажу. Ей больше не надо было распалять свою ненависть. Она выдохнула. Она бы не перенесла своей вины в нависшей над Роджером опасности. Наверно, думал я, Эллен согласилась бы потерять глаз, или руку, или стать уродливой, если бы таким способом можно было уменьшить опасность для Роджера. Однако такая беззаветная любовь тоже эгоистична, как бы парадоксально это ни звучало. Эллен, имей она право выбора, предпочла бы высшую степень опасности всем прочим степеням при условии, что опасность будет исходить не от их с Роджером отношений, а от чего-нибудь другого.

— Мои друзья из спецслужб пока на конкретного человека не вышли, — сказал я. — Телефон поставлен на прослушивание.

— Это делается, — отреагировала Эллен, — чтобы ему, — она кивнула на Роджера, — кровь портить, пока он проект проводит.

— Мои друзья используют проверенные технологии. Придется вам потерпеть.

— Вы еще не поняли, что терпение не по моей части?

— Тебе тяжелее меня приходится. И ты должна с этим мириться, — сказал Роджер — с горечью и абсолютной уверенностью, как обух опустил.

— Льюис, я могу что-то еще сделать? — спросила Эллен. — Неужели все, что от меня требуется, — сидеть здесь как мышь? Знаете, как это трудно?

— Знаю, — ответил за меня Роджер.

Посмотрев на часы, я понял, что у них остается минут тридцать. Я пошел домой. Вскользь подумал о Роджере с Эллен, втиснутых со своей любовью в жалкие полчаса.

Не было нужды сообщать Роджеру о том, что сплетни расползаются. Сплетнями пахло; сплетнями пропитался воздух. На каждом лице — в палате общин, в клубе, в министерстве, на Даунинг-стрит — Роджер читал: «Знаем, знаем, мистер Квейф: и ваше рыльце в пушку», — и читал не в силу сверхпроницательности, а просто потому, что со сплетнями всегда так. Ноябрь проходил под знаком сплетен, мы все ими дышали, мы делили их на категории — от вызванных извечной людской тягой осудить ближнего, от вскормленных пристрастностью до имеющих политическую подоплеку.

Впрочем, ни Эллен, ни женщина вообще пока не упоминалась — по крайней мере я не слышал. Парламентский запрос, кажется, был напрочь забыт. О Роджере сплетничали, в частности, потому, что он решил принять поддержку людей, которых должен был бы чураться. Речь в Гильдии рыботорговцев, а чаще — выдержки из нее, а то и пересказы, порой весьма вольные, — курсировали по всему Лондону. И разумеется, вызывали отклики прессы. Роджер был теперь «у всех на устах», как говорят актеры; пожалуй, они одни и находят удовольствие в известности такого рода. За две-три недели Роджер стал фаворитом, или по крайней мере надеждой либеральной мысли. Либеральная мысль? Марксисты, во всяком случае, этим определением не обольщаются. «Дейли телеграф» использует другое определение; магнаты луфкинского масштаба и тори-заднескамеечники — тоже, но когда наступает момент истины, все лингвистические нюансы сводятся к нулю. Так всегда было. Однако на сей раз, к досаде Роджера, и «Телеграф», и магнаты, и тори-заднескамеечники совсем иначе восприняли его возвышение до статуса «надежды». Для них «Нью стейтсмен» и «Обсервер» были вроде ленинской «Искры», причем в один из самых революционных периодов. Раз Роджера хвалят в таких кругах, значит, надо его отслеживать.