Чарльз Сноу - Коридоры власти

— Она боится. Раньше она никогда не теряла самообладания.

Возможно, раньше ей не грозил скандал, заметил я. Впрочем, технология давно разработана, и не нами. Нужно найти хорошего адвоката, все ему рассказать.

— У вас ведь нет повода думать, что сплетни уже расползлись? Лично я даже намеков не слышал.

Роджер качнул головой.

— Тогда залатать дыру будет нетрудно.

Он молча глядел на воду. Я выждал с полминуты, понял, что не убедил Роджера. Прибег к целой тираде.

— Не сомневаюсь, все можно исправить. Успокойте ее, хоть с моих слов. Но даже если нельзя, если случится худшее — это не конец света, верно? — Я продолжал в том духе, что люди в наших кругах ведь привыкли еще и не к таким скандалам.

— Вы занимаетесь самообманом, — перебил Роджер. — Все гораздо сложнее.

Может, он о чем-то умалчивает? Может, у него связь с совсем юной девушкой?

— Разве есть отягчающие обстоятельства? — уточнил я. — Кто она?

Роджер не нашел в себе сил ответить. Долго молчал, и вдруг буквально забросал меня аргументами.

— Не важно, что делается, важно — кем делается. Вы не хуже меня знаете, Льюис, — очень многие только и ждут повода, чтобы нож мне в спину вонзить. Неужели не понятно: внебрачная связь — мечта, а не повод?

— Чем конкретно вам могут навредить?

— В англиканской церкви в ходу один афоризм: «Скандальное поведение — простительно. Скандальные убеждения — простительны. Непростительно их сочетание».

На секунду Роджер как бы воспрянул. Обычным своим резким тоном, почти с издевкой, он добавил:

— Не забывайте: в семье ваш покорный слуга был и остается чужим. Может, если бы они меня признали, я бы и на сочетании выехал.

Что он разумеет под «семьей»?

Представители тесного привилегированного кружка: всякие Кейвы, Уиндхемы, Коллингвуды, приятели Дианы, Бриджуотеры — могут сколько угодно отдавать предпочтение Роджеру перед «своими», но определенные вещи «своим» прощать с легкостью, а «чужим» — ни за что не прощать.

— Верно, — сказал я, — вы для них чужой. Зато Каро — своя.

Я намеренно назвал это имя. Последовало молчание. Затем Роджер ответил на не заданный мною вопрос:

— Если все раскроется, Каро будет на моей стороне.

— Так она не знает?

Роджер покачал головой и вдруг выпалил:

— Не допущу, чтобы Каро страдала.

Прозвучало агрессивнее, чем все сказанное до сих пор. Видимо, Роджер акцентировал одно обстоятельство — риск огласки, в моих глазах по-прежнему маловероятный, — с целью скрыть обстоятельство другое, причем от себя самого. Что его мучает? До каких пределов он связан? Внезапно я понял, почему Роджер с таким жаром защищал Сэммикинса. Не только меня и прочих гостей смутила и озадачила тогда его реакция — она смутила и озадачила самого Роджера. Да, он показал рыцарское отношение к жене — но не было ли с рыцарством перебора? Не является ли подобное самоотрицание признаком мужа, который слишком многим жертвует ради жены, единственно чтобы возместить ей отсутствие любви и верности?

— По-моему, Каро уже страдает.

Он не ответил.

— Как я понимаю, ваши чувства в ближайшее время не угаснут?

— Ни в коем случае. Ни с моей стороны. Ни со стороны… — Роджер помедлил. Он до сих пор не назвал имени своей возлюбленной. Теперь он вроде дозрел, но в последний момент осекся: — Ни с ее стороны.

— И вы не можете от нее отказаться?

— Нет.

За тревогой скрывалось чувство принципиально иной природы: отчасти — радость, отчасти — нечто неопределимое. Им был пропитан воздух, оно обещало счастье, аргументированное одной теорией черных и белых полос. Роджер верил.

Он откинулся на спинку скамьи. Признания на сегодня кончились.

Слева, над кронами, в окне горел свет. Окно было казенное, — кажется, принадлежало министерству Роджера; впрочем, я мог и ошибаться. В глухом вечернем небе будто сделали квадратную прорезь, чтобы щегольнуть ярко-желтой подкладкой.

Утром, завтракая с Маргарет, я поглядывал на сад за часовней Тайбернского монастыря. Жена моя, в пеньюаре и без косметики, казалась совсем юной, свеженькой. Я даже посмеивался над этим ее свойством: утренним румянцем и блеском глаз, — на самом деле это мне рано подняться ничего не стоит, а Маргарет оживает только после первой чашки чаю, выпитой непременно у окна.

В то утро всегдашняя сонливость не помешала ей понять по моему лицу, что я обеспокоен. Она спросила, в чем причина. Я сразу выложил все про Роджера. Я никогда не задумываюсь, поделиться с Маргарет или не поделиться, — у нас секретов нет, я только и ждал случая. Маргарет с Роджером не в дружеских, как я, а скорее в приятельских отношениях, да и с Каро тоже — я никакие думал, что она проникнется. К моему удивлению, Маргарет даже разрумянилась. Глаза от этого приобрели еще более глубокий ультрамариновый оттенок.