Роже Гренье - Зеркало вод

Некоторое время спустя цвет неба изменился: оно стало опалово-молочным, и повалил густой снег. Когда они возвращались обратно, возница радовался, что идет снег, — ведь он был так нужен для лыжных трасс.

— Jingle bells [26] Звонкие колокольчики (англ.) — слова из рождественской песенки. , — пропела Элизабет. — У меня такое впечатление, будто я сижу в санках Деда Мороза, запряженных оленями, как в мультяшках Уолта Диснея. Жаль только, что ни вы, ни я уже не верим в Деда Мороза.

Громадный «бентли» остановился перед пресс-центром, как всегда проиграв свой марш. Великаны выгрузились и направились в бар выпить по стаканчику. Мы узнали, что это и в самом деле команда бобслеистов.

Жан-Клод слез со своего табурета. Обычно в это время дня, выпив первый стакан, он становился задирой. Позднее, добавив еще немного спиртного, он вновь обретал относительную безмятежность. Он сделал несколько шагов и, внезапно остановившись перед четырьмя гигантами, спросил:

— А это правда, что вы дрейфите?

— Еще как, — добродушно ответил один из них.

— И все-таки садитесь в свой «боб»?

— Садимся, конечно. Однако бывали и такие случаи, когда мы отказывались стартовать.

— И вас никогда не называли трусами?

— Думай, прежде чем говорить!

— Каждый день вы устраиваете балаган на этой своей дурацкой машине, а вот чтобы выйти на старт, так вас нет!

Один из бобслеистов, протянув руку, отбросил Жан-Клода к стойке бара так, что тот закружился на месте. Я вмешался:

— Извините его, вы же прекрасно видите, что он…

Однако Жан-Клод уже ринулся в драку один против четырех великанов. Его отшвырнули еще раз. Беда в том, что в подпитии Жан-Клод мгновенно терял всю свою интеллигентность и жаждал физической расправы. Я пытался утихомирить его всеми доступными мне средствами, а бобслеисты применили свои. Они всегда потешались, когда кто-нибудь из тех, кто был далек от спорта, задирал их. Кончилось тем, что они сказали мне:

— Уж вы нас извините. Мы не выдержали, потому что ваш приятель задел нас за живое. Олимпийская трасса, которая нас ждет, — чертовски опасная штука, Мы и сами не знаем, стоит ли ломать себе кости ради того, чтобы ублажать болванов, которые даже не потрудились как следует рассчитать ее.

— Вам когда выступать?

— Послезавтра.

Жан-Клод подошел к нам.

— Я угощаю, — сказал он. — Давайте выпьем в знак того, что вы на меня не в обиде.

Они согласились. Я выразил свое удивление:

— Других спортсменов держат взаперти. Как же это вас выпускают на улицу и позволяют шляться по барам?

Один из них ответил:

— Прежде всего мы участвуем в Играх для собственного удовольствия и за свои деньги. Бобслей — дорогой спорт. И мы оплачиваем его сами, у нас есть на это средства. А если наш образ жизни не устраивает Олимпийский комитет, мы сделаем ему ручкой.

— Кроме того, — добавил другой, — наш тренер — вот такусенький человечек. — Он опустил руку на уровень своего пояса. — Вы можете себе вообразить, как это он запретит что-либо четырем громилам, общий вес которых составляет чуть ли не полтонны?

Жан-Клод спросил, где они приобрели свои лисьи шапки: он хотел бы купить такую сынишке. Затем разговор снова перешел на бобслей. Мы говорили об опасной трассе, о страхе.

— Вы себе это просто плохо представляете, — сказал один из бобслеистов, тот, что носил большие усы. — Знаете что, садитесь-ка с нами в машину, и мы отвезем вас к старту. Увидите все своими глазами.

— К сожалению, я не смогу, — сказал я. — На мне еще висит репортаж о торжественном ужине и бале в «Гранд-отеле».

— А я хочу посмотреть, — сказал Жан-Клод. — Поехали.

— Мы подбросим вас в «Гранд-отель», — предложил один из бобслеистов.

— Спасибо, на улице идет снег, а я должен прибыть в таком виде, чтобы с меня не текло. Я лучше поищу закрытое такси. А вы позаботьтесь о моем приятеле. И никаких фокусов, умоляю.

— Это мой папа, — сказал Жан-Клод. — Он вечно боится, как бы я не простыл.

В «Гранд-отеле» я сновал между столиками вместе с другими журналистами и фоторепортерами, беря на заметку имена присутствующих на ужине известных особ. Вот где чувствуешь себя в какой-то мере лакеем! Я отметил, что на торжество прибыл двоюродный брат королевы Англии, но не сама королева, брат иранского шаха, но не сам шах, племянник экс-короля Италии, но не сам экс-король, вице-президент компании «Дженерал моторс», но не сам президент, грек-судовладелец, но не самый знаменитый… Затем следовал перечень послов, деятелей кино, неизменно присутствующих на светских раутах. Я решил, что все это не представляет ни малейшего интереса, и ждал открытия бала, чтобы, взглянув на эту церемонию, вернуться в свой номер и лечь в постель. Все это — огромный зал, освещенный большой люстрой, скромный оркестр на эстраде в углу — смахивало на провинциальный бал в префектуре. Впрочем, я заметил тут и местного префекта, танцевавшего нечто среднее между фокстротом и ча-ча-ча с полной дамой в длинном старомодном платье цвета недозрелых яблок. Они проплыли по краю площадки, и я разглядел даму — то была Элизабет Хэртлинг.