Жан-Луи Кюртис - Мыслящий тростник

— Необходимо переосмыслить всю архитектуру театра… Поставить зрителя физически в такие условия, чтобы он находился в центре действия и был полностью в него включен…

Видимо, это режиссер. Что ж, у молодого поколения Англадов блестящие знакомые: священник-модернист, режиссер-авангардист… Марсиаль осторожно приблизился к этой группе, чтобы полакомиться еще одним фирменным блюдом века (после новой теологии — новый театр)… Он вдруг ощутил в себе сильный интеллектуальный голод.

— Но все же нельзя, — сказал кто-то, — ставить любую пьесу исходя из этих принципов. Классический репертуар был создан в расчете на итальянскую сцену. Многих современных режиссеров я упрекаю именно за то, что они ставят Расина или Мариво по-брехтовски. По-моему, это просто нелепость.

Парень в свитере вынул трубку изо рта.

— А кому сейчас может прийти охота ставить Мариво? — спросил он холодно. — Эти пьесы мертвы! Они утратили всякий смысл.

Марсиаль сделал шаг вперед, он вдруг осмелел.

— Мне хотелось бы, чтобы вы разъяснили вашу мысль, — сказал он. — Почему эти пьесы мертвы?

Парень с трубкой поглядел на Марсиаля с таким недоумением, с таким любопытством и удивлением, как если бы он вдруг увидел в буржуазной гостиной в наш атомный век живого птеродактиля. Что его так поразило: возраст нового собеседника или чуть уловимый пиренейский акцент? Или, может быть, то, что Марсиаль явно чужеродный элемент в этом обществе, что он, как это говорится, outsider [13] Чужак (англ.). ? Так как парень с трубкой не спешил с ответом. Марсиаль спросил:

— А какие пьесы вы ставите? — и тут же заметил, что кругом смущенно заулыбались. Парень с трубкой поднял брови.

— Боюсь, вы ошиблись, я театром не занимаюсь, — ответил он.

Подошла несколько встревоженная Иветта.

— Папа, с чего это ты взял, — спросила она со смехом, — что Диди режиссер? Он священник. Разрешите представить вам моего отца, — сказала она, обращаясь к хулителю Мариво, и, повернувшись к Марсиалю, добавила: — Аббат Дюкре.

— Простите меня, — сказал Марсиаль, — ума не приложу, почему я так подумал.

— По-моему, мама вернулась, — сказала Иветта, взяв отца за руку; правда, она не добавила: «Иди к ней, тебе здесь нечего делать», но этот подтекст прозвучал в ее словах подобно грохоту орудийной канонады. Марсиаль отвел дочь в сторону.

— Скажи, а кто же тогда тот тип в черном?

— Кто в черном? Слушай, папа, ты все время попадаешь впросак!

— Да вон тот, с которым я говорил у буфета. Я думал, что это он — кюре.

Иветта ответила тихо, сдерживая раздражение:

— Да нет, нет. Это Яник, он танцор.

— Танцор? А я-то у него спрашивал, что читать по новой теологии! — И Марсиаль захохотал. Все это показалось ему очень смешным.

Иветта сказала:

— Ты все путаешь, ты словно с луны свалился. Яник — танцор и хореограф, о его последнем балете много писали в газетах: Formosum Alexim [14] Прекрасный Алексид (лат.). по Вергилию. Ты ни за чем не следишь.

Он послушался Иветты и пошел к «маме» на кухню.

— Ты был у детей? — спросила она.

— Да, а что, разве это возбраняется?

— Нет, но, когда к ним приходят друзья, они предпочитают, чтобы мы не показывались.

— Смотри-ка! Они что, нас стыдятся?

— Нет, что ты выдумываешь? Но ты же знаешь, дети вообще предпочитают быть в своей компании.

— В самом деле? Интересно, а кто оплачивает их приемы?

— При чем здесь это?

— При том, что виски у них льется рекой и буфет ломится от всяких деликатесов. Они себе ни в чем не отказывают. А обо мне, как всегда, вспомнят, когда надо будет расплачиваться по счету.

— Послушай, они ведь не часто устраивают вечеринки. За последние три года, по-моему, второй раз. Их постоянно кто-нибудь приглашает, надо же им хоть изредка и к себе позвать.

— Весело живут, ничего не скажешь. Удивляюсь, как это Иветта находит время готовиться к экзаменам?

— Как видишь, находит, она же все всегда сдает с первого раза.

Дельфина по опыту знала, что муж ворчит только для проформы — Марсиаль никогда серьезно не вникал в то, как идут занятия у сына и дочки, и даже гордился, что у них так много друзей. Он охотно давал им деньги, столько, сколько им требовалось, и ни в чем не упрекал — радовался их радости, когда дети ее выказывали, потому что их радость давала ему право и на собственную радость, на беспечность, на добродушный эгоизм южанина.

— Послушай, они дружат с какими-то странными типами. Священник почему-то похож на тренера по гимнастике, а танцор выглядит как семинарист. Я их и спутал, представляешь?