Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

Прошло еще несколько минут, и он увидел очертания и расцветки оазианского поселения. Это было невозможно — просто невозможно, добираться туда пришлось бы как минимум час, и все же… глуповатая, однообразная архитектура, плоские крыши, отсутствие острых углов, ни единого шпиля, янтарное свечение… Чем ближе он подъезжал, тем больше ромбовидных кирпичей высвечивали фары. Ошибиться невозможно. Наверное, яд спутал представление о времени.

Он подъезжал под непривычным углом и плохо соображал. Грейнджер обычно останавливалась у строения с белой звездой и неразборчивой надписью «ДОБРО-ДОБРО ПО ЖАЛОВАТЬ», стекавшей по стене, как птичий помет. Но Грейнджер рядом не было. Не важно, его церковь — лучшая примета. Возведенная в стороне от города, она возникнет посреди голой прерии, воскрешенная светом фар.

Питер поехал по периметру, ища церковь. Он ехал и ехал. Фары выхватывали только бледные купы белоцвета. Наконец он заметил следы колес на почве — колес его машины. Он проехал по кругу, а церкви не было. Она исчезла, и даже следов не осталось, будто ее и не было никогда. Эти люди отвергли его, выбросили из своего круга в одном из тех необъяснимых порывов неприязни, с которыми сталкивались все миссионеры в истории, — жестокое отторжение, которое приходит из ниоткуда, и оказывается, что все личные связи, которые ты построил, думая, что навсегда, оказались просто иллюзией, церковью на песке, семенем, посаженным в продуваемую ветром почву.

Он остановил машину и выключил двигатель. Он пойдет в поселение, потерянный и одурманенный, и постарается найти знакомых. Он позовет Любителя Иисуса… нет, это будет неуместно. Он позовет… คฐڇ๙ฉ้’. Да, именно คฐڇ๙ฉ้’, и еще позовет คฐڇ๙ฉ้’, он будет выкрикивать все имена สีฐฉั, которые помнит. И кто-то, Любитель Иисуса или, скорее всего, не Любитель Иисуса, из любопытства выйдет на зов.

Питер открыл дверцу и ступил во влажную ночь. В поселении не было ни огонька, никаких признаков жизни. Еле держась на ногах, он пошел, качаясь из стороны в сторону, почти задевая плечами строения. Он удерживал равновесие, держась рукой за отполированные кирпичи стен. Как всегда, на ощупь они казались теплыми и живыми. Не так, как животное, скорее как дерево, как если бы каждый кирпич был комком затвердевшего древесного сока.

Он не прошел и трех метров, когда рука уткнулась в пустоту. Дверь. Но без занавески из бусин, что уже было странно. Просто большая четырехугольная дыра в доме, где во мраке ничего не видать. Он зашел внутрь, зная, что на другом конце помещения должна быть другая дверь, ведущая в паутину улиц. Он двигался осмотрительно через вызывающее клаустрофобию темное пространство, маленькими шагами, на случай если ударится лицом об одну из внутренних стен или его остановит рука в перчатке или иное препятствие. Но ему удалось дойти до другой стороны, ни с чем не столкнувшись, — комната оказалась совершенно пустой. Обнаружилась другая дверь — снова просто дыра без занавески, — и он вышел на улицу. Даже в дневном свете все улицы สีฐฉั выглядели совершенно одинаково, он никогда не ходил по ним без проводника, Во мраке они казались туннелями, а не тропами, и он продвигался медленно, вытянув руки, как только что ослепший. Возможно, у สีฐฉั нет глаз, но у них есть что-то другое, позволяющее им ориентироваться в лабиринте.

Он прочистил горло, понуждая себя выкрикнуть имена на чужом языке, который, как он думал, он выучил довольно хорошо, но теперь понимая, что явно недостаточно. И вместо имен он вспомнил двадцать второй псалом, свою собственную интерпретацию его, без трудных согласных. Он немало попотел над этим текстом, и теперь почему-то именно он всплыл в памяти.

— Бог мой — мой Оберег, — продекламировал он, продвигаясь в темноту. — Я не узнаю нужды ни в чем…

Голос был таким же, как во время проповедей, — не пронзительный, но достаточно громкий и с каждым словом все чище и чище. Влажность в воздухе проглатывала звуки раньше, чем у них появлялся шанс унестись вдаль.

— Он укладывает меня на зеленом лугу и водит меня к водам, полным покоя. C Ним крепка моя Душа. За Ним иду я дорогами Правды имени Его ради. И даже в долине гибельной мглы зла не убоюς, ибо Ты рядом; Твой жезл и Твоя клюка опоры — они покой для меня. Кормишь меня, Владыка, в виду врагов моих; намазал елеем голову мою; чаша моя полным-полна. Благое и милое даны мне каждый день жизни моей, и я пребуду в доме Бога навеки.

— Эй, а это весьма недурно! — воскликнул незнакомый голос. — Это хорошо!