Иван Зорин - Зачем Жить, Если Завтра Умирать

Толстяк покраснел.

- Это не мешает мне жить в России! И любить её! А вы живёте в англо-саксонском мире, говорю же, вы либерал, для которого где хорошо, там и Родина!

Лецке пожалел, что не застал начала разговора. Повернувшись вполоборота, он тихо встал у Мезрякова за спиной.

- Вы любите Россию? - иронично переспросил Мезряков. - А я по-вашему нет?

Толстяк бросил салфетку.

- Но вы же всё критикуете. Может, вам лучше уехать?

- Я здесь родился. С какой стати мне уезжать?

- Но вы же всем недовольны.

Мезряков отвернулся. За окном дети кидали хлеб чёрным лебедям. Изогнув шеи, те доставали из воды размокшие куски.

- Мы наследники великой культуры, - гнул толстяк, загибая пальцы. - У нас были Пушкин, Рахманинов, Блок...

- Рахманинов? - вскинул бровь Мезряков. - Тот самый, похороненный в Америке? А Блок? Умерший от истощения? Он сегодня бы наверняка написал: "И зомби здесь с мозгами кроликов in TV veritas кричат".

Отставив мизинец, Мезряков взмахнул рукой, будто дирижировал. Лецке у него за спиной беззвучно усмехнулся. Подняв глаза, толстяк уничтожающе на него посмотрел, потом перевёл взгляд на Мезрякова.

- Вы презираете свой народ. Что ж, либералам это свойственно.

Мезряков не нашел, что ответить. Пожав плечами, он склонился над столом, сгребая в кучку хлебные крошки. Толстяк торжествовал.

- Меня тоже многое не устраивает, но мы с божьей помощью поднимем страну! - вставая, произнёс он так громко, что за соседними столиками обернулись. - А вы не унывайте, это большой грех.

На прощанье он выложил визитку, которую прежде повертел толстыми пальцами с широкими, коротко остриженными ногтями, - менеджер по поставкам импортной обуви. Не притронувшись к ней, Мезряков молча отвернулся. Лецке проводил его взгляд, также упершись за окном в широкую спину уходившего патриота.

- Забавный экземпляр, - вместо приветствия сказал он, присаживаясь, так что Мезряков вздрогнул. - Пушкин, Блок... Он-то какое имеет к ним отношение?

Мезряков вздохнул.

- Многие рады обманываться, приятно думать, что живешь в стране, у которой есть будущее, а если усердно молиться, впереди ждёт бессмертие. И плевать на уроки химии, неважно, что углерод и вода после распада тела станут неотличимы от таких же атомов в земле. Желание, как у детей, определяет мысли! - Было видно, что он ещё не успокоился. - Послушайте, Антон, а вас волнует судьба России?

Лецке поморщился.

- Четно, нет. Вы находите это ужасным?

- Да нет, я к этому привык. И почему будущее страны небезразлично только нам, евреям?

- Так вы еврей?

- По отцу. Он нас бросил, и я взял фамилию матери.

- Надо же. А мой отец из поволжских немцев. Один меня воспитывал. И про мать ничего не рассказывал, так что фамилию выбирать не пришлось.

- Он жив?

- Нет.

- А у меня мать уже много лет в доме для престарелых. Но вы не ответили.

- Почему меня не волнует судьба России? Так вы же видели, - Лецке кивнул на опустевший стул. - И таких легион. Но бог с ними, как мы будем дальше?

- В каком смысле?

- Давайте начистоту, вы не убьёте меня, я вас. Если когда-то и могли, в чём я сомневаюсь, то теперь нет. По-моему, пора сворачиваться.

- Согласен. Все начинания кончаются фарсом. Мир?

Мезряков протянул руку.

- Мир, - пожимая её, эхом повторил Лецке. Он посмотрел в глаза. - Но мы будем встречаться?

- Конечно, - не отвёл взгляда Мезряков.

Обоим сделалось неловко. Над столиком порхали коричневые бабочки-шоколадницы, которые, садясь возле лужиц колы, пили из них расправленными хоботками, оставляя сладковатые пятна. Привлечённые запахом человеческого пота, они планировали на обнаженные плечи, руки, шеи. Стараясь не вспугнуть, их фотографировали айпадами. Полные восторга, тут же выставляли фото в интернете, подписывая: "Я и бабочки" или "Моя сессия с чешуекрылыми". Мезряков вынул мобильный, чтобы посмотреть который час.

- А знаете, мне никто кроме вас не звонит.

- Так и мне. У нас не только умирают в одиночку, но и живут тоже.

- Москвичи и рады быть другими, да Москва не даёт.

Оба принужденно рассмеялись. Все было сказано, пора было прощаться, но каждый испытывал неловкость от того, что придётся встать первым. Мезряков отвернулся к окну. Лецке снова проследил его взгляд. На цветочной клумбе гудели пчелы, забираясь в "львиный зев", вылезали покрытые жёлтой пыльцой. Работа кипела, надо было успеть, пока солнце и венчики ещё раскрыты. Из ниоткуда появился огромный полосатый шершень, хищно облетев клумбу, будто в супермаркете, деловито примерился, выбирая жертву. Он знает: сопротивления не будет, всё предрешено. Схватив пчелу, шершень унес её в никуда. Природа не знает жалости, у насекомых всё как у людей. Наблюдая это, Мезряков скривился. Прощаясь, Лецке подал ему руку.