Это потом, после смерти Мастера, на свет Божий повыползали «лучшие и любимые» ученики Довженко, да в таком невероятном количестве, что такую свору не в состоянии подготовить даже медицинский институт средней руки. Как говорится в известном изречении — природа отдыхает на детях великих людей; точно также она отдыхает на последователях новаторов, особенно — на «лучших и любимых».
«Кодироваться» у Самого выпала честь немногим, у пожилого и хворого доктора просто не хватало сил на всех желающих. Остальные достались его ассистентам. Я оказался в числе избранных, вероятнее всего, потому что был врачом, а Александр Романович не изменял своим старым предпочтениям — лечить в первую очередь моряков и коллег по медицинскому цеху.
Было предложено «кодироваться» на любой срок, но не менее чем на один год, а также «на всю оставшуюся жизнь». Понятие — «вся оставшаяся жизнь» было для меня в тот момент совершенно абстрактным, поэтому я скромно определил три года. А там видно будет!
В оставшееся время до отъезда в Симферополь мы с женой посетили два культурных очага Феодосии: дом-музей Александр Грина и картинную галерею Ивана Константиновича Айвазовского.
Последний русский писатель-романтик Александр Грин (Александр Степанович Гриневский) последние шесть лет своей жизни обитал в Феодосии и только за два года до смерти перебрался в Старый Крым. Советской власти его произведения, в которых не восславлялся герой-труженик, строитель нового мира, были чужды и не нужны. Книги писателя подвергались обструкции и критике, не переиздавались; ему приходилось в полном смысле голодать. Материальная нужда усугубилась духовными и телесными страданиями. Интерьер музея был выполнен в духе его романов и повестей: «Золотая цепь», «Дорога никуда», «Алые паруса». Видимо, очень любящие творчество Грина люди оформляли этот дом: казалось, сам его воздух был напоен духом флибустьерства, загадочных, манящих приморских городов с непривычными для слуха названиями, рискованных морских путешествий, полных опасностей и приключений. Здесь витала романтика, которой совсем не осталось в обыденной жизни, а, может быть, никогда и не было. Но от этого она не стала менее манящей и прекрасной. На центральной стене висел большой портрет Грина, с которого на вас печально смотрел человек с изможденным, но удивительно одухотворенным лицом.
Другой гражданин Феодосии, обрусевший армянин Иван Константинович Айвазовский, художник-маринист, прожил в этом городе, без малого, почти весь 19-й век и оставил согражданам множество картин, воспевающих море. В перестроечную эпоху в живописи царствовали модернизм и авангардизм; художников, работавших в реалистической манере, критики если откровенно не пинали и не поносили, то относились к ним небрежно — снисходительно. С Айвазовским население в основном было знакомо по дурным копиям «Девятого вала», украшающих стенки общепитовских столовых и ресторанов, да по плоским иллюстрациям в журналах. И хотя сам я почитатель импрессионистов, но, увидев подлинники картин Айвазовского, лишний раз убедился в том, что писать море этот художник умел. Подлинность, как искусства, большого «Черного квадрата» Казимира Малевича и маленького этюда Ивана Айвазовского, где всеми оттенками перламутра переливается живое море и чувствуется дуновение чистого, свежего ветра, становится очевидной при элементарном сопоставлении этих вещей. На одной стороне мы видим эпатаж и мусор в голове, на другой — стремление передать красоту мироздания.
С доктором Александром Довженко, писателем Александром Грином и художником Иваном Айвазовским в душе я в сопровождении жены вылетал из Симферополя в Элисту, чтобы сделать еще одну попытку жить трезвым.
Два пьяных приятеля возвращаются с попойки домой.
Один из них, потеряв равновесие, падает во весь рост в лужу. Барахтаясь в грязи, он вопрошает у собутыльника: «Ты меня уважаешь?»
Следует ответ: «Я тебя не просто уважаю! Я тобой горжусь!»
В 1935 году в мире произошла тихая, в начале никем не замеченная революция. Американский алкоголик Билл Уилсон, в прошлом успешный владелец брокерской фирмы, рухнувшей в период «Великой депрессии», человек, спившийся до такого состояния, что его отказывались принимать как безнадежного во всех клиниках Соединенных Штатов, решил, что, если ему никто не может помочь, то он должен сделать это сам с помощью Бога. Он разработал универсальную систему, базировавшуюся на протестантской этике, но удивительным образом подходящую для людей любой религиозной конфессии, в том числе и для атеистов и агностиков.
Читать дальше