Пауль Низон: Год любви

В разных барах и кабачках, заведениях сугубо простонародных, куда без местного провожатого и не попадешь, звенят гитары, щелкают кастаньеты — и царит жаркое возбуждение от людской толчеи, шума и музыки. Теперь они пьют спиртное — «Фундадор», [3] Испанское бренди. — Прим. перев. а то и виски. Попутчику не дают ни малейшей возможности угостить компанию, каждый раз все уже оплачено. Как здорово — беззаботно переходить с места на место, из одной толпы людей в другую, этакий мальчишник на чужбине.

Внезапно его охватывает желание пойти туда и продемонстрировать свое вновь обретенное давнее «я», показать свою независимость.

— Давайте заглянем на минутку в «La buena sombra», — предлагает он симпатяге официанту, о котором впоследствии узнает, что тот действительно квалифицированный официант, а в свободное время еще и заядлый рокер, но отнюдь не студент. Тот сперва отказывается, потом всерьез не советует — почему, собственно? — однако в конце концов дает себя уговорить, хоть и неохотно.

Они прощаются с коллегами официанта, ведь время уже позднее, и немного погодя входят в знакомую sala de fiestas.

Уже с порога ему кажется, будто и ноги его, и все тело двигаются в какой-то непривычной манере, в хвастливой ковбойской манере героев вестернов. Зал переполнен, как всегда после полуночи, когда всеобщее веселье близится к своей высшей точке. Его это вполне устраивает, новое тело жаждет очутиться в этой толчее, раздвинуть эти стены разряженной плоти. Он чувствует, как официант легонько теребит его, видимо желая утихомирить: он только что весьма бесцеремонно отпихнул от стойки какого-то посетителя. Лучше бы уйти отсюда, очень уж тут суматошно, говорит официант по-французски и повторяет эту фразу, как бы для себя, на родном языке. Стакан, который ему суют в руку, он быстро осушает. Потом, извинившись, уходит.

Нет рядом официанта, нет больше ни спутника, ни друга. Ладно. Но где Антонита? Где она? — слышит он собственный рык, обращенный в сторону якобы жутко занятого бармена, который как-то очень уж неопределенно машет рукой. «Предательница» — думает он и бросается в толчею, на поиски, орудуя локтями, раздвигая все новые стены плоти.

Он приходит в себя, только оказавшись в кольце внезапной тишины (словно вот сию минуту выключили орущий телевизор). Лицо пронзает жгучая боль, и одновременно ой видит перед собой два серых мундира. Чиновные физиономии с усиками, туго перетянутые ремнем приталенные тужурки, блестящие сапоги. Его подхватывают под руки и ведут к машине. А вскоре он уже сидит в полицейском участке, напротив какого-то штатского, который желает видеть его паспорт.

К собственному изумлению, ни малейшего страха он не испытывает, наоборот. Для этого штатского допросчика за столом у него мигом находится множество французских слов, фраз, оборотов и самая непринужденная мина. Не дожидаясь приглашения, он предъявляет прочие документы и рекомендации (которыми газета снабдила его для выполнения задания). В ночном участке (в непостижимой для него полицейской системе) он вдруг замечает, что не просто не боится, но что ему вообще нечего терять (только есть что узнать), и в этой новой свободе все кажется ему веселой шуткой. В свою очередь он требует занести в протокол жалобу. Ссылается на свою миссию, на вполне официальный характер своего здесь пребывания. Умело вплетает намеки на высокопоставленных лиц страны, упоминает испанского посла в Швейцарии. Требует расследования. И с величайшим удивлением видит, что чиновник за столом сперва становится задумчив, а потом необычайно вежлив. Чиновник подзывает тех, в мундирах, и велит им отвезти этого господина обратно. Встает и откланивается.

Я вижу, как под конвоем двух полицейских в серых мундирах торжественно вступаю в «La buena sombra». Суровый триумфатор. Он направляется к стойке. Бармен-сама услужливость. Угощает, но он отказывается.

Полицейских отпускает жестом. Просит бармена перевести, что он, дескать, не настаивает (не настаивает на дальнейшем расследовании). Потом заказывает выпивку.

Очень скоро характерные шумы уборки и ощутимая пустота вокруг говорят ему, что бар вот-вот закроется. И вдруг, откуда ни возьмись, рядом появляется Антонита, уже в плаще. Тихонько трогает его за плечо, берет под руку. Тянет к выходу и на улицу, где ждет такси.

По дороге — ни слова, ни прикосновения. Он отсиживается за бастионом самодельной злости, пока машина не тормозит перед гостиницей. И снова красная комната. Будь он один, он бы мгновенно провалился в крепчайший сон, однако сейчас это невозможно.