Пауль Низон: Мех форели

Мой багаж стоял на полу в тетушкиной квартире — чемоданы и сумки. Казалось, они жмутся друг к другу, точно вконец запуганные беженцы. Квартира в ее красноречивом уютном единстве — и мой багаж как очаг растерянности среди подчеркнутого порядка мебели и прочих вещей, которые все до единой говорили о покойной тетушке. Я робко взглянул на окно, выходящее во двор, на камин с большим, в рост человека, зеркалом в золоченой раме, из которого настороженно-пугливо смотрело мое отражение, и снова уставился на свой багаж. Зачуханный какой-то. Багаж как воплощенный упадок сил. За окном смеркалось. Мне чудилось, будто свет меркнет легкими рывками, и я подумал: а что, если угасает не свет дня, а свет в глазах? И тотчас представил себе, как, вытянув вперед руки, ковыляю к выходу и ощупью ищу за дверью лестничные перила. И зову на помощь. Или вдруг откажет сердце? Не стой столбом, двигайся. Я ведь даже плащ снять не рискнул. Взял со столика подле монументального дедовского кресла связку ключей, вышел из квартиры. Запер за собой дверь, спустился по лестнице энергичным шагом — для храбрости? Так или иначе, мне вовсе не хотелось предстать перед консьержкой в жалком виде.

Стоило выйти из парадной, как весь мой кураж мигом улетучился. Я пересек улицу, уткнулся лицом в витрину инструментального магазинчика. Там были выставлены совершенно немыслимые, на мой взгляд, совершенно никчемные, сиречь допотопные, приспособления, этакие чугунные загадки, а в мрачном помещении, в глубине которого я скорее угадывал, чем видел старуху хозяйку, опять-таки во множестве теснились скобяные изделия всевозможных размеров. Сущая прорва. Тьма-тьмущая.

Рядом располагалась скорняжная лавка. В витрине, у самого стекла, стояла на мольберте колорированная гравюра, изображающая кокетливую даму в шубке, называлась она «Мех форели». Мех форели? Я ушел в тень, но не в смысле на теневую сторону, просто искал невидимости, защиты. Зашагал вдоль бульвара, свернул в невзрачную боковую улочку, высматривая какой-нибудь ресторанчик, углядел один, португальский, и пока что прошел мимо него, мимо кучки юнцов, которые, заметив в одном из окон молодую женщину с кошкой, захохотали и принялись кричать: Гляди, какая кошка! Видал кошку? La chatte — и кошка, и шлюха, игра слов, она-то и привела их в такой восторг.

Дома и лавчонки здесь были обшарпанные, уныло-безликие, находились-то мы на самой окраине, совсем рядом проходило объездное кольцо, а дальше — магистральное шоссе. Я зашел в крохотный, на четыре-пять столиков, вьетнамский ресторанчик, пахнущий соей и прочими азиатскими приправами. Заказал поесть, начал с немов [1] Немы — жареные блинчики из рисовой муки с начинкой из говядины, свинины, креветок, грибов, трав, чеснока и специй. (Здесь и далее примеч. переводчика.) , послушно обертывая каждый листьями мяты и салата, а затем окуная в мисочку с соусом, ел обстоятельно, механически, будто выполнял некое задание. На обратном пути я заметил, что замедляю шаг, приостанавливаюсь. Нет, только не возвращаться. Я быстро сбежал по ступенькам ближайшей станции метро — пусть меня продует спертым воздухом.

Снова в квартире, я, не раздеваясь, лег в маленькой комнате на широченную кровать, лег прямо в плаще и башмаках и мгновенно погрузился в глубокий сон без сновидений. Проснулся среди ночи, разделся, перенес в спальню телевизор. Когти беды, пробормотал я, когда после нескольких часов томительной бессонницы наконец-то почувствовал приближение сна. Еще я успел подумать про «Мех форели». И уснул.

Когти беды — вот первое, что вновь пришло на ум, когда я проснулся, поздно, ближе к полудню. Если б я читал о вызванной приездом встряске в книге, то речь наверняка бы шла всего-навсего о вводном эпизоде, и развитие сюжета, сиречь уход, а тем самым избавление, не замедлило бы воспоследовать. Но это не рассказ, рассказ становится рассказом лишь в ретроспекции, это не рассказ, это более чем серьезно, потому что происходит НА САМОМ ДЕЛЕ, ловушка, мелькнуло у меня в голове. И, глядя на чужеродные здесь предметы моего нераспакованного багажа, я пробормотал: Собирать вещи мне слишком трудно, не по силам, невмоготу мне эта обуза. Обуза? С тем же успехом я мог бы сказать: мучение. Какое еще мучение?

Смерть тетушки тут определенно ни при чем. Да и квартира дышала вовсе не смертью, а, наоборот, мгновением тетушкина отъезда на отдых.