Николай Крыщук - В Петербурге летом жить можно…

Бабка в каморе появлялась редко. Бывало, зайдет, ласковая. На пергаментом лице тускло отражается закат. Выпьет кружку молока. Утираясь, пошепчет в ладонь, улыбнется еще раз на прощанье и выйдет. Сядут они вечером ужинать, а в кринке вместо молока – вода.

Мама рассказывала, что пристала однажды к отцу бешеная собака с бабкиными блескучими глазами. Отбился он от нее палкой, рассадил голову за ухом. Утром такую же ссадину за ухом увидел у мачехи.

Что-то, мама признавалась, влекло ее к этой ведьме. Меня, по рассказам мамы, тоже. Сила, что ли, чудо?

Иногда давала им с сестренкой по прянику. Сестра тут же выкинет его: «Не ешь, он – поганый». А мама убежит в кукурузу и съест. Я бы тоже так поступил.

Привет, демоны!

Были случаи, что и помогала им ведьма. Так, впрочем, по пустякам. Пошел как-то отец взять после ночной коней. Шел он по лугу, еще полному росы – утро было ранее, весело – помахивал уздечкой. И так эта уздечка в росе промокла, что ясно стало – просушить ее за день невозможно.

Отдал бабке. Вечером поглядел: бабка сидит во дворе над уздечкой, а из той – молоко течет. Скоро вернула сухой.

Ну вот какое имеют отношение ко мне эти фольклорные навороты, если подумать? А имеют.

Еще знаю, как мама обустраивала счастье. Населялось счастье медленно. Первыми поселились в нем ласковые человеко-деревья и человеко-звери, вылетавшие по утрам из ее сновидений. Была там и сестренка, когда она утром разговаривала с коровой. Бабка еще – когда ткала на станке дорожки для полов. Отец, собирающий яблоки.

Запахи тоже играли не последнюю роль. Первый земляной запах, когда сходил снег, запахи огурца, смородины, вечерней полыни, запахи горелой ботвы, дождя, выскобленного и вымытого с мылом стола…

Скоро мама стала забывать, конечно, что счастье, о котором она столько мечтает, ею же самой и создано. Оно все больше превращалось во что-то от дельное и недоступное.

Мама была еще маленькой, когда барин вместе с семьей удрал за границу.

Помещичий дом стоял в саду на горе, опоясанный важным деревянным забором. У крыльца прогуливались величавые цветные птицы с маленькими головками. В окнах виднелись обои с непонятными узорами.

Уже издалека мама увидела в раскрытые ворота толпу баб и мужиков. Кто-то раскачивался на раме, кто-то тащил из дома кадку с пальмой, мальчишки копошились вокруг паровой молотилки…

С пустым сердцем взошла она на крыльцо и, не успев углубиться в темную галерею, сразу же за дверью в стене увидела окно или, быть может, другую дверь, из которой навстречу к ней выходила… она же.

Мама вскрикнула и выбежала вон.

С тех пор она боялась зеркал, помня фосфорический обман того, первого, его колдовскую вредность.

Это уже сегодня ничего не стоит поразмышлять о том, например, почему мама, пойдя на встречу с чужим счастьем, встретила там собственное отражение. Не такое чтобы богатое наблюдение. Тайна-то все равно осталась тайной.

Было время, я не уставал расспрашивать маму о ее детстве. Но то ли память стала к старости слабой, то ли вопросы задавал не те…

Как-то прочитал, что проектировщики электростанции попросили старожилов описать давнее землетрясение. Необходимо было узнать, какой сейсмической устойчивостью должен обладать фундамент станции. Зашли в дом старика. «Сильное, дедушка, было землетрясение?» – «Потрясло», – отвечает. «Ну как сильно? Светильники качались?» Кивает головой: «Качались». – «Здорово качались?» – «А что такое светильники-то?» – «Да вот же – лампочки». – «А… Нет, не качались. У меня лампочек тогда и не было».

Вот так примерно и я с мамой разговаривал. И тягостно после этих разговоров было – как будто не она, а я сам чего-то не могу вспомнить.

Шли годы. Уже и о своем детстве стал вспоминать как о давней давности. И я уже, оказывается, не все могу вспомнить. Когда и было оно, детство?

Как только мама выключает свет, дом и улица за окном сразу начинают звучать и разговаривать. Становится слышен вдруг женский умоляющий шепот занавески. Кого она там так уговаривает? О чем просит? А тот, кого она уговаривает, не сдается, молчит. Обиделся, наверное. Или просто злой. Может быть, это их шкаф, всегда насупленный, как старик.

Потом он слышит неопознанные стуки и шуршания в комнате у соседей, все тревожные, тайно подготавливающие какой-то разрушительный скандал и несчастье. Они всегда к вечеру сначала веселые, а затем ругаются и даже дерутся.