Николай Крыщук - В Петербурге летом жить можно…

Милый, человеколюбивый Антон Павлович!.. И с чего это я взял, что где-нибудь на пороге опыта причастился уже мировой тайне? Смешное высокомерие. Только вот устал из-за этого раньше, чем планировал устать.

А Господь Бог между тем не устает поправлять варианты судеб, дивясь претензиям людей, которые сам же в них и вложил. И Дуня на поверку оказывается офицером, начитавшийся Шиллера студент – чиновником из департамента, а Барышкина сменила девичью фамилию на фамилию мужа и превратилась в полковую красавицу. Наш же с тобой разговор, и правда, начался с середины, и не там, и не о том, и неизвестно, чем кончится…

23

августа

тридцатого

Я видел сегодня мертвую кошку. Она пила молоко. Молоко скисло, почти створожилось. Очень обидно. Молоко скисло.

Из урны на меня посмотрел оранжевым глазом мертвый голубенок. Он был зол и себялюбив. Он боялся, что я помешаю ему доесть табачные окурки.

Сегодня в разливухе мужчины вставали лицом к стене, как перед расстрелом. Они встают так каждое утро, каждый день, каждый вечер. С перерывом на обед. Стена – ложный мрамор.

Я бродил по городу. Спасибо вам. Ваш гуманный ритуал излечил меня от жизни.

Я плавал гусем обыкновенным в городском зоопарке, и милый ребенок протягивал мне печенье. У гусей мохнатые и злые морды. Я был гусем.

Я озирал мир коленей и икр – он бездуховен и тороплив. Я щипал воздух и хмурился.

Окна ваших радостей были приветливо открыты. Из них несло шкварками и детским одиночеством. Свекровь кусала плечо невестки за то, что та использовала доску из-под мяса для нарезания лука. Пустая претензия, я – кулинар. Веки невестки были посыпаны укропом и пьяными поцелуями.

В этот час наш посол встретился с японским послом и имел беседу по интересующим их и нас вопросам.

Молодые березы шумели, тоскуя по горячим спинам.

Нет печальнее куска мяса, безнадежно застрявшего в зубах. Он подобен мечте о романтической возлюбленной, у которой ноги оцарапаны о шиповник.

Мне не хватало «раковых шеек». Я любил их в детстве.

Еще я любил мокрые крыши и запах керосина. Мне их не хватало. Ваш мир слишком совершенен.

Спасибо. Вы излечили меня от вашей жизни. Как благородное животное я оставляю вам в благодарность бесценный совет: бойтесь сквозняков. От них происходят простуды и одиночество. Бойтесь сквозняков, особенно весной – и вы будете счастливы.

Если бы вы знали, как я люблю вас. Я целую вас через марлю, чтобы не заразить своей любовью. Вот мои ключики от луноходов, танков и скорой помощи. Отдайте их своим детям. В них нет ни капли моего свободомыслия. На крайний случай промойте их в хлорке.

Запейте лимонадом предсмертный абсурд Карениной. Я люблю вас. Если бы вы знали, как я вас люблю.

Передайте это яблоко моему сыну.

1

Осень

И захотел я вместе с лесом отойти на зиму. Исчезнуть вслед за последними грибами или по первому снегу. Никакого приготовления и усилия. Уйду, и всё.

Так я и засыпал – крепко, надолго, ни с кем не попрощавшись. Печка остывала вместе со мной. Казалось еще, что в кухне ходит кошка. Но кошек в доме не было.

А потом – небо. Я бежал по нему, и за мной – волчьи глаза. От страха я вновь заснул. Оглянулся – волчья стая поредела. Да и равнина стала чуть светлее. Побегу к той пасмурной деревушке, что развернулась на горизонте. К вспухшим ее, серо-лунным деревцам.

– Весна волков косит, – голос соседа за окном был раздражающ, как пробуждение посуды. Он прочищал дорогу от крыльца.

Шел снег, бесшумней и огромней, чем лапы зверя.

2

Осень

В осеннем лесу. Все время кто-то идет следом, забегает вперед, подсматривает. Ты – на негласном досмотре. Или как задержавшийся в чужой жизни гость, о котором забыли. Лес шевелится, трется о землю, чавкает и хрустит. Солнце сквозь сосны прокалывает глаза.

Глаза и уши предательствуют. Тропинки лукавят. Пропадаю.

Хватаю голубику, кидаю в рот, поспешно давлю зубами и на мгновенье оказываюсь в безопасном мире доверчивого осязания. Отравленные ягоды как-то не приходят на ум.

Мне бы уйти из жизни. На зиму. Как лесу. Почему ему дозволена передышка, а мне нет?

Руки мои уже в прохладной воде, тело легкое, небо горчит синевой. Мне не больно. Ах, главное, мне не больно!

Вдруг черный пудель вырастает на поляне. Он отскакивает от меня, убегает метров на двадцать и, запрокинувшись в небо, начинает завывать. Хоть бы ты залаял, бес, кинулся на меня – воет. Что же на лес не воешь? И почему мне вдруг стало страшно?..