Николай Крыщук - В Петербурге летом жить можно…

Мы выпадаем из эпохи, в которой завариваются новые путчи, а сквозь трещины социальных контрастов тянутся орхидеи, а к униженному стихотворцу вновь спешит на помощь Пиндемонти.

Жизнь, однако, всегда берет свое, пока мы отбираем у нее наше.

Звонок. Мы только открыли лилипутскую бутылку. Простыни еще сплетничают о нас. Белая ночь смотрит окном, безумная.

– Не бойся, нас не убьют, – говоришь ты. Ты думаешь о муже.

– Не бойся, нас убьют вместе, – отвечаю я. Полицейские сапоги нелюбопытно топчутся у двери.

Даже мой приятель, который работает на полставки миллиардером, боится их.

Слава богу, кажется, мы попались.

2

июля

тринадцатого

В ночном саду – светящаяся коробка веранды. Как бы плывет. Время от времени к стеклу прижимается чье-нибудь участливое лицо. Проверяют погоду.

Мальчик у веранды подсовывает ломающийся в воде пальчик пленной рыбине. Темная душа зверя поглотила его вместе со слухом. Но вот всплеск, и он радостно отскакивает от таза, заглатывая в восторге лишний воздух.

На крыльцо выходит женщина. В платье с «фонариком». Молодо передергивает плечами. «Щуку зажарим на завтрак, – говорит она в темноту. – Ложись, милый, утром пойдем на гору за орехами». Черное кружево деревьев подрагивает вдоль ее голых рук.

Необходимость покидать жизнь ради сна – первая несправедливость, которой он по-взрослому покоряется. Он не хочет спать. Заранее вздрагивает от морозных простыней. Засовывает в рот долгую карамельку. Но уснет мгновенно.

Меня еще нет. Наше со щукой сознание так мало, что только с ней мы, кажется, и могли бы тогда поговорить.

Эта молодая женщина вот уже несколько десятилетий не оставляет меня ни в снах, ни наяву.

3

июля

тринадцатого

Все освещено резким предзакатным светом. Я только что плакал и теперь вижу мир отрадными, после исчерпанного плача, глазами. Как на картинах Эндрю Уайета, которого узнаю спустя жизнь. Я стою у окна и смотрю на бархатный тополь, показывающий под ветром свою полуночную серебристую изнанку. Солнце слепящими стрекозами застревает в царапинах стекла. Я глажу их, и они не улетают.

По радио скучно рассказывают о какой-то гелиотерапии. Запомнилось, потому что соседку звали Геля. И вдруг мужчина запел долгим речным голосом: «Мне не жалко крыла – жалко перушка…» Я чувствую, что почему-то это относится и ко мне. Слезы снова набегают на глаза. Стрекозы в стеклах начинают жирнеть и выворачиваться.

Еще никто ни разу не интересовался у меня, кем я хочу быть, не спрашивал, на кого больше похож – на папу или на маму. Неизвестно даже, насколько прочно я связан со своим отражением в зеркале.

4

июля

четырнадцатого

Дождь выдувал в лужах пузыри. Нас двоих еще не было, но мы уже целовались. Поцелуи рождались и лопались, рождались и лопались, и было их не меньше, чем тех целлулоидных плывущих колпачков, над которыми трудилось небо. Его и наш морок длился уже почти сутки.

Так ликование сердца предшествует радости, трубка – задумчивости, звезды – солнцу и шепот – губам.

Уже первые Ангелы протрубили в пионерские горны Апокалипсис, но мы об этом, возможно, так бы и не узнали и по неведению стали бы единственными спасенными, если бы…

Долго еще мне слышался твой стремительный птичий говор с перепадами от травестийных высот до низкого горлового звука, с длящимися, как эхо, окончаниями. Иногда слух не поспевал за словами и слышал только музыку. Если это и был дефект, то из тех, на котором стоит мета Создателя, захотевшего подправить гармонию трогательным изъяном.

суббота

четвертое

…Эх, по реке плыли, как по туману, или по туману, как по реке. Хорошо было. Бессмертие в кармане лежало, раздеваться не хотелось. Волновали круглые цифры и дальние огни. Теперь не то.

Скучно, скучно, брат. Гипертоникам противопоказана редиска и газированная вода. Скучно не это, скучно то, что они об этом знают и придерживаются. Чтобы в муке не завелись черви, в нее кладут головку чеснока или крышечки от кефира. Запиши, кстати. Листик душистой герани вылечивает воспаленное ухо. Если же в стакан водки опустить жженый лавровый лист, можно смело дышать на милиционера. Ромашку по настоянию жены сушил, забыл, для чего. Даже из крапивы делают пельмени и суп. Запомнил?

Время сначала остановилось, потом двинулось вспять. Пора вытряхивать из мешков теплый, слежалый сумрак, пора выворачивать карманы и по крошкам собирать оставшуюся жизнь.

– Дождь идет, слышишь?