Алексей Ручий - Песни-Танцы

Порадовал только майор, который руководил призывной кампанией. Пробежав по мне хитрыми въедливыми глазками, он коротко заключил:

- Езжай. Если в армию хочешь – тут его глаза особо хитро сверкнули, дав понять, что мое желание весьма удобно вписывается в его личный план по получению премии за редкое отсутствие недобора призывников – они тебя пропустят. Парень-то ты нормальный.

Нормальный парень – с такой исчерпывающей характеристикой в качестве багажа я и поехал в областную психбольницу. Впрочем, это место заслуживает отдельного рассказа.

Ехал я с пареньком года на три-четыре младше, отправленным тоже по линии военкомата. Звали паренька Рома. Его мне препоручили под покровительство военкоматовский майор и Ромина сердобольная бабушка: она боялась, что по пути тот обязательно где-нибудь потеряется. В анамнезе Рома имел драку на школьной дискотеке, в ходе которой он порезал кого-то «розочкой» из бутылочного горлышка, а также еще ряд инцидентов, позволивших отправить его на обследование с диагнозом, в котором значилось что-то вроде неумения контролировать агрессию и склонности к социопатии (сильно сомневаюсь, что бабушка знала об этом). Помимо этих недостатков, относившихся скорее к внутренней стороне Роминой натуры, имелся и еще один, внешний – Рома отличался излишней болтливостью: говорил много, но как все болтуны – не по делу.

Областная психбольница находилась в живописном месте под Гатчиной, вдали от райцентра и больших автострад – километрах в пяти от ближайшей железнодорожной станции, на опушке леса, промокшего от октябрьских дождей и хмуро смотрящего черными глазами в окна больничных корпусов.

Сначала мы ехали полтора часа на электричке, потом минут десять тряслись по грунтовке на видавшем виды «ПАЗике». Вылезли на безлюдной остановке среди куч палой листвы и луж, в которых отражалось хмурое осеннее небо. Вдалеке виднелись какие-то полуразвалившиеся избушки. Видимо, там была деревня.

Неподалеку от остановки возвышались кирпичные корпуса психбольницы. Зрелище впечатляющее: окна, забранные металлическими решетками и отдаленно напоминающие неподвижные глаза покойника, сырые потеки по стенам от непрекращающихся дождей, местами оторванный шифер на крыше. Достаточно, чтобы сделать некоторые нелицеприятные выводы.

Даже если вы совершенно здоровы, длительное пребывание здесь сделает вас конченым психом – заключил я.

Мы с Ромой перешли дорогу, обогнули невысокий забор, прошли мимо пустой сторожки со шлагбаумом и оказались перед деревянной дверью с окошком. Постучались. Мне показалось, что к окнам психбольницы тотчас прильнули десятки смутных силуэтов…

Наверное, показалось, потому что когда я поднял свой взгляд вверх, на меня мрачно посмотрели лишь проржавевшие решетки да квадратики серого стекла.

Стучаться пришлось раза три – только после этого окошко в двери нехотя отворилось, и оттуда выглянула заспанная женщина неопределенного возраста.

- Мы прописываться, - сию же секунду возопил Рома.

Глупый человек.

- По направлению, - уточнил я, - на обследование.

Женщина смерила нас хмурым взглядом.

- Раньше не могли приехать?

- Мы вообще-то из области, с другого конца, это двести с лишним километров…

Вряд ли мои доводы показались ей хоть сколько-нибудь убедительными, потому что приветливости в ее взоре не прибавилось. Но дверь она все же открыла.

Мы прошли через небольшой коридорчик и очутились в приемном отделении. Нас тут же встретила дежурная медсестра. По виду она мало чем отличалась от хмурой женщины: тот же неопределенный возраст, та же пугающая ненависть в глазах.

Нас коротко допросили о причинах направления в психбольницу. Отвечать на их вопросы было неприятно, по крайней мере, мне. Словно ты пытался оправдаться, что не являешься психом, и лишь по нелепой случайности оказался здесь.

Случайно в психушке не оказываются – это читалось на их лицах. К тому же вряд ли хоть один псих когда-либо признает себя таковым – ведь в противном случае он автоматом покидает категорию психов.

Они что-то записали в своих картах. Точнее в наших картах. Затем забрали наши паспорта и телефоны. Иметь их здесь запрещалось.

Такого расклада я не ожидал. Настроение упало ниже ватерлинии, в темный кишащий крысами трюм. Воображение начинало рисовать совершенно мрачные картины. Это тюрьма. Тюрьма, в которую мы с Ромой добровольно заточили себя. Все ведь так и выходило.