Людмила Улицкая - Искренне ваш Шурик

Шурик сочувственно слушал друга, но не совсем понимал существо предъявленной ему драмы: почему одна любовь должна препятствовать другой? Алла такая милая, заботливая, а маленькая Катя вообще прелесть… Ну, появилась еще какая-то химичка, значит, надо так организовать жизнь, чтобы одно другому не мешало. Кому нужны эти мудовые рыданья?

– Ты понимаешь, Шурик, она даже не в моем вкусе, – развивал свою мысль Женя.

– Кто? – не понял Шурик. – В каком вкусе?

– Да я говорю, что Алла вообще не в моем вкусе. Мне всегда нравились девушки рослые, спортивные. Ну, вроде Стовбы, а Алла со своей задницей и кудельками…

– Жень, да ты что? – изумился Шурик. – Ты о каком вкусе вообще?

– Ну, понимаешь, у каждого человека есть определенный секс-тип. Ну, кому-то нравятся полные блондинки или, наоборот, худые брюнетки. У нас в лаборатории есть один мужик, у него первая жена была бурятка, а вторая – кореянка. Его на восточных женщин тянет, – разъяснил Женя несложное построение.

Добродушный Шурик неожиданно обозлился:

– Жень! А не сошел ли ты с ума? Просто полную чушь несешь. Ты, когда в Алку влюбился, еще ни про какой секс-тип не слыхал, да? Влюбился, женился, родили ребенка. И вдруг, здрасьте, какой-то секс-тип объявился! Ну, завел себе бабу, и трахайся потихоньку, Алка-то чем виновата? Подумаешь, большое дело, переспал с одной, потом с другой. Аллу-то жалко, она переживает… Чем она виновата, что у тебя секс-тип обнаружился?

Женя только морщился и разочарованно качал головой:

– Ну ты, Шурик, просто совсем не понимаешь. Я с ней не то что спать, я с ней даже разговаривать не могу. Что ни скажет, все глупость. Просто пустое место. Ну не люблю я ее. Я люблю другую женщину. А с Алкой я все равно разведусь. Не буду я с ней жить. Я познакомлю тебя с Инной Васильевной, и ты все поймешь.

Женя разлил остатки вина по рюмкам. Выпил. Выпил и Шурик.

– Может, еще? – спросил Женя.

Вино закончилось, а разговор еще нет.

– Давай, – согласился Шурик.

Старый официант с кислым лицом принес еще бутылку саперави.

– Тебе хорошо, Шурик, – у тебя любовниц дюжина, и ты никого не любишь. Тебе все равно. А я просто так не могу, – объяснил свою интересную особенность Женя.

Шурик опечалился:

– Вот и мама моя говорит, что я циничный. Наверное, я и вправду циничный. Только мне Аллочку твою жалко…

– Ну вот ты и жалей ее, – передернулся Женя. – Ей только того и надо, чтобы ее жалели. На лице – мировая скорбь, чуть что – в слезы… Ты понимаешь, Шурик, Инна Васильевна такой человек, которого пожалеть просто невозможно. Инна, она сама кого хочешь пожалеет.

Шурик посмотрел на Женю: он был худ, голубовато-бледен. Рыжие кудряшки надо лбом частично вытерлись, образовалась ворсистая залысина. На подбородке паслась стайка юношеских прыщиков, обычно высыпающих на местах порезов после бритья. Пиджак и галстук, которые он привык носить, придавали ему вид командированного из провинции в столицу мелкого чиновника. К тому же по голубому галстуку расплывалось красно-бурое пятно расплесканного саперави… Шурик хотел спросить: она и тебя пожалела? Но удержался… Женю ему тоже было жалко.

В следующий раз они встретились через два месяца, на пятилетии Кати. К этому времени Женя уже переехал от Аллы к своему секс-типу, и бумаги на развод были поданы. За раздвинутым столом сидели в полном комплекте Катины бабушки и дедушки, объединенные общим горем предстоящего развода, две Аллиных подруги и Шурик. Алла сновала от кухни к столу, а Женя, посидев с гостями минут пятнадцать, удалился и ковырялся в книгах.

Героиня дня была ошарашена горой подарков, которые на нее обрушились, и озабочена тем, как все одновременно удержать в руках. В конце концов Шурик снял с диванной подушки наволочку, собрал все игрушки в мешок, сунул Кате в руки, а саму Катю взвалил себе на плечи. Девочка визжала, дрыгала ногами и ни за что не хотела слезать на пол. Так Шурик и продержал ее у себя на шее до самого ухода ко сну. Потом Катя начала рыдать и требовать, чтобы Шурик укладывал ее спать, и он сидел с ней рядом в маленькой комнате.

Женя, забрав очередную порцию книг, ушел первым, постепенно разошлись и прочие родственники. Шурику несколько раз казалось, что Катя уснула, но всякий раз, когда он делал движение к выходу, Катя открывала глаза и твердо говорила: не уходи…

Два раза заглядывала Аллочка. Она уже проводила своих подруг, вымыла посуду и переоделась – сняла туфли на шпильках и розовую кофточку и надела домашние тапочки и голубую майку. Когда Шурику удалось выскользнуть от уснувшей Кати, он попал в объятия ожидавшей его Аллочки. То есть поначалу никаких объятий не было, а были горькие жалобы и горячие просьбы объяснить, как могло произойти такое крушение жизни и что теперь ей делать. Шурик сочувственно молчал, но, кажется, от него ничего более и не требовалось. Просьбы сменялись жалобами, глаза наливались слезами, слезы высыхали и снова капали. Время уже подходило к часу, и это означало, что выбраться из этого отдаленного ото всего на свете места до утра будет невозможно, потому что автобусы уже отъездились, а поймать такси шансов было столько же, сколько схватить в здешних новостройках Жар-птицу.