Андреас Окопенко - Киндернаци

Неожиданная отмена занятий . Шел в школу, и вдруг — от ворот поворот. Такое радостное распоряжение! В то утро было безумное счастье, даже серая улица перед школой зажелтела и зазеленела. Долгое ожидание при пересадке на свой трамвай насквозь пронизано солнцем; очутившись наконец на залитой солнцем, продутой свежим ветром площадке, едешь, а впереди все кажется еще зеленей, еще ярче, и упоительно благоухают майские запахи. Внутри вагона, за незакрытой дверью — корзина ранних фруктов: первая черешня? ананасная клубника? И в придачу к ней всю дорогу злая спутница — оса. Невидимкой она притаилась рядом с задвижкой на желто-серой деревянной двери, ведущей в сад, и впилась мне в руку так, что я закричал. Затем еще волшебная аллея перед Хозяйством; без ответвлений она ведет прямо к окраинной улице с кинотеатром, но по бокам наверняка есть домики с садиками: когда я одно лето некоторое время водил дружбу с Макси — ах, эти дружбы, всякая со своими неожиданностями, по-новому увлекательная! — я, катаясь на его самокате, даже наткнулся на ведущую туда дорогу. Но нет больше Макси! Подойдя к Хозяйству, я вижу здание проходной, стоит морозная зима, и оно все засыпано снегом, уже стемнело, и в снежных сумерках все тихо-тихо, вижу нас — нашу семью, ожидающую в нескольких шагах от входа, и справа в снежную даль протянулось Хозяйство, и слева в снежную даль — везде оно, и все здесь одинаковой высоты, без всякой перспективы, и тихо-тихо, и мы ждем, наверное, самих себя. Не может быть, что был когда-то этот вечер.

Туда — в листву, где таится столько возможностей. Мама тоже майски счастливая: «Ну, вот и они — мой Михаю, мой Венку! Да что с тобой, сынок?»

Я опять покраснел и краснею все больше. Мама наслаждается безотказным действием этого механизма.

— Никакой я не Венку! — говорю я, напуская на себя сердитый вид, скрывая печаль и стыдную радость: ведь напоминание об обмене имен с другом, с которым мы дружили на прежней родине и которого я не забыл, как бы сблизило меня с ним, точно так же, как неприличный нож, смешавший кровь Виннету и Шеттерхенда.

Так и не решившись выбрать какую-то одну из открывающихся перед тобой возможностей, провертевшись все время около мамы на кухне, понимаешь, глядя в тарелку с веселеньким морковным супчиком, в которую упали косые лучи закатного солнца, что сделано-то сегодня… Да, что, собственно, сделано за сегодняшний день? И куда улетучились все возможности, которые открывались перед тобой от полудня до вечера?

Уроки? Да, кое-что есть. Из исландской литературы. Я немного позанимался над тем, чтобы приготовить к завтрашнему дню пересказ саги, которая в школе нагоняла на нас скуку. Так ничего и не запомнил. Больше удовольствия доставила «Эдда»:

— Ты и правда все сделал? — спросила мама, заглянув мне для верности в глаза, затем по-праздничному достала подальше запрятанное любимое сокровище — «Историю искусства» в серебряном переплете — и показала мне картинку, которой я еще ни разу не видел.

— Только смотри — самому не листать! Взгляни-ка на эту чепуху!

Мы с мамой наперебой качали головами, обменивались сравнениями и замечаниями. «Механическая машинка-щебеталка» художника Клее вызывала у нас обоих неудержимые припадки смеха, так что мы, можно сказать, животики надорвали. Было ужасно больно и несказанно весело.

Потом мне разрешили — «Пожалуйста, бери, если хочешь» — почитать юмористическую книжицу, пока мама ведет приготовления к вечеру, потому что весь день уже прошел, и теперь она собственноручно, безжалостной взрослой рукой, приканчивает самый прекрасный день, какой только есть на свете. Немецкий солдат, всегда питавший некоторую слабость к Шопену и старательно избавляющийся от этой привычки с тех пор, как попал в Польшу, потому что родина упадочнического музыканта засыпала его клопами, позабавил меня гораздо меньше, чем «Механическая машинка-щебеталка». Ну, вот. Скоро уже и папа придет домой.

Военная игра на местности. Первая военная игра на местности. Мальчишки юнгфолька — закаленные люди. Осенняя местность. Летняя растительность истлевает. Местность: не парк, где чинно гуляют по дорожкам, не лес, где ходят по проложенным тропинкам, местность — это земля в состоянии каменного века, и ее надо пересекать вдоль и поперек и по вертикали. Местность: земля, но военная, на местности передвигаются с планшетом, светящимся компасом и фонариком, производят разведывательные и боевые действия, ее захватывают. Юнгфольковские мальчишки немногословны и верны… Штурмуем наискосок вершину холма; листва рябит желто-зелено-красными вспышками сигнальных ракет, и все кругом на что-то такое похоже; нечувствительными по колено ногами пересечь холодный, разлетающийся мокрыми брызгами ручей, потом, цепляясь за обламывающиеся кусты, карабкаться вверх, в кровь раздирая руки об острые шипы, но взяв указанную высоту, которая на деле оказалась расположена на сто метров выше, и тут, позабыв о друзьях-противниках с повязками другого цвета на рукаве, которые у взятых в плен полагается срывать, наброситься на сизые, желто-красные ягоды, потом прыг в овраг, дна было не видно, и ты шлепаешься плашмя на мокрую скользкую глину и катишься вниз; кто засвистит в свисток, тот уже дезертир, а тут, откуда ни возьмись, столбиком заяц в виде препятствия, обоюдный испуг, ты вроде бы мчишься на него и в то же время летишь кувырком то ли вниз, то ли вверх и благополучно приземляешься среди цветов в осеннем желто-красном чужом саду перед носом у старичка, тот ругается вовсю, ты снова спасаешься бегством и попадаешь прямехонько в протянутые навстречу руки приятелей из вражеского стана, которые лупят тебя почем зря, вот уже и морда расквашена, и сорвана повязка, и враги, скрутив тебя так, что не продохнуть, волокут по круто вздымающимся желтым, бурым полям, по тучным пологим пашням в плен, к своему костру, от которого исходит густой сизый картофельный дух, слава Богу, тебя хоть не бросают в огонь, чтобы поджарить вместе с картошкой, юнгфольковские ребята — настоящие товарищи ; теперь еще карабкайся на вертикальную скалу и полезай в медвежью пещеру, образовавшуюся в желтой, осыпающейся стене каменоломни; ой, не могу; но меня уже подсадили, подтолкнули на первый уступ, а дальше бросили одного — выбирайся сам как умеешь; ой, я же не могу, у меня не получится; руки все вдрызг — тут и там кровь и земля, загноятся ведь, отчаянно колошматящие башмаки крошат последние остатки жалкой опоры; для юнгфольковских ребят — а что же тогда будет дальше, год за годом, как же я выдержу и гитлерюгенд, и трудовые отряды, и военную службу — главное это честь. И каждая местность — вот такая. Каждая, каждая местность!