Андреас Окопенко - Киндернаци

— Что это ты — спишь на ходу? Смотри себе под ноги! Что это у тебя ноги заплетаются!

Как далека прошедшая весна, как далек от меня Шлезак! Теперь всегда будет как сейчас — ужасная пустота!

— Как называется это дерево, дядя?

— И чему только вас учат в школе! Это — шелковица. Ее ягоды можно есть.

Он вдруг переносится во Францию, где ему жилось припеваючи, он там был комендантом маленького городка.

— Французы сажают эти деревья в большом количестве, чтобы разводить гусениц Шелкопряда. Слыхал про французский шелк? Знаешь? Против китайского, конечно, дрянь.

Тут выплыли на свет какие-то глупые подчиненные, самовлюбленные начальники из провинциальных прусских дворянчиков; благодушные обыватели, о которых и вспомнить смешно, французы с их прожорливыми кудахчущими женами; и, разумеется, на каждом шагу прилипчивые девицы.

— Одна, совсем молоденькая, которая все время бегала ко мне, чтобы просто поболтать, вдруг — нате вам! — отличилась, у нее, понимаешь ли, случились первые месячные не где-нибудь, а на моей кровати! Что это такое? Тебе еще не обязательно знать; но скандал вышел страшный. Тебе надо обязательно посмотреть их дворцы, они самые прекрасные в мире. И громадные крепости, в каждой непременно есть орудия пыток, тиски для пальцев. Что это такое? Приспособление для вырывания ногтей. Подумать только — женщин они загоняли в болото! Настоящие преступники все эти знатные господа — средневековые князья, епископы! Все, как один, преступники!

У меня все темнеет в глазах. Я нечаянно посмотрел себе под ноги. Но это всего лишь завязнувшие в гудроне останки дохлой птицы.

— Как так, как так! Да вплоть до нового времени! Еще Мария Терезия сжигала ведьм на костре. А у нас и в прошлом веке еще пытали людей.

Тут нам свистят оказавшиеся где-то на краю горизонта мама и тетушка: куда вы, мол, убежали!

— Что ты хочешь — женщины! (Последнее он произносит, презрительно скривив рот, взгляд устремлен в пространство.)

Я тоже встреваю и начинаю про контрнаступление, демонстрирую свою широкую информированность в военных вопросах, толкую о настроениях, о Европе как единой твердыне, «от Нордкапа до Черного моря», и что легионы всех народов на стороне фюрера, и мало того, что в порабощенной англичанами Индии есть надежда на Субха Чандру Босе, но даже великий муфтий Иерусалима настроен прогермански.

— Ишь, какой умник нашелся — все-то ты знаешь! Не мели чепуху! На фронте надо сперва побывать, на передовой, тогда и говори! Вот, возьми, почитаешь дома, а в воскресенье вернешь. Не сейчас! Гляди под ноги!

Но под ногами ничего, кроме гудрона. Мы наконец все-таки остановились и поджидаем, когда нас догонят мама и тетушка.

— Дело дрянь! Война уж не та — ничего в ней хорошего!

Я насилу перевожу дух:

— Ну что ты, дядя! Ведь ты, конечно, тоже веришь, что мы скоро победим??

— Чушь! У русских страна во-он какая! Народу — тьма-тьмущая. А за англичан и американцев еврейская сволочь со всего мира, все деньжищи, богатство — это же сила. Так что тут шиш — ничего не поделаешь.

— Я верю в Германию, — объявляю я со слезами на глазах, которые мне не хочется вытирать.

— Ну вот и прекрасно, — бросает он в пространство, в пустоту.

Взобравшись наверх, я не утерпел, и там, в павильоне, принялся читать то, что дал дядюшка. [20] Далее приводится отрывок из неопубликованных воспоминаний капитана инженерных войск Пауля Бласцера «От Атлантики до Волги».

Началось.

Были квартирьеры. Здесь, в городке, надо разместить еще одну роту. Куда ее всунуть? Нельзя сказать, чтобы нас это обрадовало. Но хочешь не хочешь, а надо. Выселим половину домов. Еще через несколько дней — новые квартирьеры. Один майор сам пошел осматриваться. Хотят разместить еще целый батальон. Я указываю ему на то, что это трудновыполнимая задача. Майор давай хохотать. «Ну, насмешили! Да я же вам сюда еще целый полк поставлю!» Ладно, давай — мое дело маленькое. Я ведь всего-то и надеялся, что мне тут обеспечена более или менее спокойная жизнь, вдали от штабов и начальства. А тут сразу представил себе, каково это, когда всюду тебе зависимость, многочисленные обязанности, соблюдение всяких условностей и прочая ерунда, без которой нельзя обойтись. Одним словом, никакой тебе больше свободы.

Батальон расположился на южной окраине. Нам пришлось потесниться, оставив себе только четыре дома. Все в невообразимом хаосе. Многие предпочитают спать на воздухе, вместо того чтобы тесниться в духоте перенаселенных комнат. Кончилась прежняя благодать: не видать нам больше покоя, да и вольготной жизни. Люди вздувают цены. Пропадают куры и гуси. У кого-то даже свинья. Мне все это совсем не нравится. Алкоголь прибывает в громадном количестве. Каждое подразделение устроило собственную столовую. В один прекрасный день приехал оркестр, начал выступать перед деревянной церковкой. Народу — несколько сот. Толчея, как на ярмарке. Солдаты обходят по очереди все столовые, пьют напропалую. Пьяных — пруд пруди. Неприятные инциденты так и сыплются один за другим.