Андреас Окопенко - Киндернаци

Воскресная идиллия в горах. Наша троица: Харти, Витров и я. Разные комнаты, но друзья — не разлей водой. Чудная горная весна — где ты? Зато в горах выпал свежий снег. Я заранее радуюсь: у нас будет поход на Герлахову гору. Моя скрипка звучит, наполняя гармоническими звуками нашу комнату и коридор. Учителя еще отсыпаются после вчерашней попойки. До чего же это здорово — провести день по-своему! Сегодня, наверное, на обед будет мясное, мне приятно об этом думать. Затем мы втроем поднимемся к хижине — от «Серны» к «Маленькой серне». Светлая красота скрипичного ключа. Как подумаешь, что и вся жизнь могла бы быть гармоничной! Штупс и Цоттер уже куда-то убежали, но вряд ли они придумают что-то, кроме как подраться. Сейчас я один в палате. Славно! А после обеда соберемся втроем. Фекеш, Харти, Витров — три фамилии, три языка, три инструмента, гармонично играющие общий концерт. Интересно, можно ли тут раздобыть струны? Харти раньше был в хоровой капелле; чувство товарищества, дисциплина для него привычные вещи, ему знакомы кровати в два яруса и жесткие наказания за «нарушение ночного покоя» в том возрасте, когда дело идет к ломке голоса. Все трое мы вообще-то, с одной стороны, просто молодцы, а с другой — «плохие солдаты». А вот тут я сбился и сфальшивил: не обратил внимания на бекар. Вот директор Тартоли зашелся своим утренним кашлем. Снежок идет, все такое чистенькое. Надо, чтобы Витров нагулял себе румянец, а то больно уж он бледный, я дразню его звездочетом: оттого, мол, он так бледен, как призрак, что больше гуляет при луне, чем при солнце. Нам хорошо вместе, и это здорово. Я уверен, что это так и останется, даже когда у нас появятся девушки. Ну, как ты там, Тартоли, — еще не накадыхался? Кажется, смычок пора выбрасывать.

Прогулка после обеда началась с огорчения: не успели мы пройти по снегу несколько шагов, как уже на первом повороте, откуда виден лес и начинается дорога к нашему водопаду, который звучит как «Маленькая ночная серенада», Витров вдруг заявляет нам, что боится высоты. Харти, правда, сказал ему на это: «В таком случае, пожелаю тебе не попадаться в лапы старшего вожатого по лагерю», это наш новый горлодер из рейха, но всерьез обижаться на Витрова мы не можем, так что пришлось повернуть назад. Витров хотел спуститься по трассе для бобслея, но нам это показалось так скучно, что мы отправились прямиком в комнату. Витров извинялся перед нами за свои странности. На родине у него тоже были горы, однако он только копошился на лесистых склонах, карабкался на четвереньках среди рыжих сосен и рыжих муравьев, а выше никогда не забирался. Итак, нашей троице ничего не остается, как сказать горам «Прости-прощай!». А потом он ужасно увлекательно рассказывал нам про небесные тела и пересказывал утопические романы, которые читал, и казалось, конца не будет этим рассказам. И надо же, что он придумал: когда- нибудь на войне будут использовать такое средство, как разрушение ионного слоя атмосферы, который защищает нас от потока космического излучения. Мы и не заметили, как прошло время, и даже удивились, когда прозвучал свисток, призывающий нас к холодному ужину.

Лагерные будни. «Утром, на рассвете, мы бодро поднялись »: всякие там сони еще дрыхнут в своих вонючих перинах, а мы уже бодрые и свежие — «и взоры ясны, и светло чело», свисток раскатом по всему коридору, и вот уже они выскакивают из постелей: натянуть на себя нестираные носки и подштанники, потом наспех потыкать в розовато-серый мыльный брусок гнусно воняющую, колючую щетку и быстренько пошуровать ею в вонючем рту. Уже звучит следующий свисток: «Построиться к осмотру комнаты!» Переполох, как в курятнике, беготня, толкотня; шкафчики и умывальники не успели вовремя надраить, одежа не почищена, башмаки грязные и неровно зашнурованы, а уж как заправлены постели — это форменное безобразие! Злорадное стягивание неровно застеленных простыней и швырк в грязный угол: «Чтобы через две минуты все было в ажуре! Ясно?» И тут же: «Как стоишь, размазня! А ну, подтянись!» Кто поближе, уже прыг к начальству и докладывать по всей форме. А начальство — к шкафу и дверцу нараспашку, оттуда так и вываливается все, что лежало кое-как наспех запихнутое. «Ну, погодите у меня! Вот настанут каникулы, тогда вы все, как миленькие, будете под нашим началом целые сутки напролет». Грозный свисток призывает к завтраку: снова розоватый пресный супчик с куском жесткого, кислого солдатского хлеба, который с трудом отмокает, медленно размягчаясь в водице, пропитывающейся солодом.