Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

— Так что ты думаешь о Веронике?

— Она очень милая.

— Милая, и все?

— Ну… Она потрясающая. У нее обалденные ноги. Я думаю, тебе придется его оставить.

Колин явно предпочитает не говорить о Веронике. Но я тем не менее настаиваю.

— Знаешь, она сказала забавную вещь. Я, по крайней мере, смеялся.

— Надо же было так изуродовать машину. Боюсь, жесткий диск поврежден.

— Ей показалось, что на самом деле мы не испытываем друг к другу симпатии. То есть я, ты, Нодж и Тони. Глупо, правда?

Колин неожиданно поднимает глаза от компьютера, но по его лицу нельзя ничего прочесть.

— Странно, что она это сказала.

— Глупо, правда?

— Очень странно.

Проходит некоторое время, прежде чем он снова возвращается к компьютеру. Я не могу понять, что у него на уме, но, что бы это ни было, сейчас он целиком поглощен только машиной.

— Не уверен, что мне удастся твой компьютер спасти.

— Но он мне нужен. Там столько всего.

— Ты делал копии?

— Конечно же, нет. Он практически новый, к тому же самый дорогой. С чего бы ему ломаться?

— А что у тебя там?

— Да разное. Но это очень важно. Жизненно важно.

Колин насвистывает, как какой-нибудь слесарь-сантехник.

— Не знаю, Фрэнки. Поломка очень серьезная. Это займет не меньше двух дней. А как насчет гольфа?

— Что?

— Четырнадцатого августа. Мы можем пойти все вместе поиграть в гольф. Например, в Перивэйле. Давай подумаем об этом.

— Отлично. Почему бы и нет. Я поговорю с Ноджем и Тони. Так ты сможешь его починить?

Колин смотрит на меня как на идиота и говорит:

— Конечно, смогу. Это вопрос времени. Завтра мне нужно отвезти маму в больницу, потом у нее физиотерапия, потом консультация в Центре психического здоровья…

И тут он замолкает, смутившись. Сквозь безвременно состарившиеся черты вдруг проявляется девятилетний мальчик, живущий в этой комнате. Он устремляет взгляд прямо мне в глаза.

— Знаешь, Фрэнки, она очень больна.

Я не выдерживаю и кошусь на часы. Через пятнадцать минуту меня встреча в Хаммерсмите. На машине еще можно успеть.

— Конечно, знаю. Она давно болеет.

— Нет, Фрэнки. Сейчас она серьезно больна. Рентген что-то показал. Боюсь, если…

Я рассеянно смотрю на Колина, хлопаю его по плечу и одновременно поглядываю на часы.

— Колин, она поправится. Оливия — крепкий орешек. Какая жалость для окружающих, да? Шучу, шучу. Мне правда жаль, старик. Но я должен бежать. Нужно показать квартиру. Если мне удастся толкнуть ее штук за двести, получу приличный бонус в конце месяца. Давай как-нибудь сходим выпить. Я проставлюсь, если ты починишь машину. Так я могу ее оставить? А в пятницу заберу?

Колин задумался, как будто собираясь сказать еще что-то. Но затем медленно кивнул:

— Хорошо, в пятницу.

— Вот и отлично. Ты настоящий друг. Я тебе звякну, ладно?

— Да, звони.

Он произносит это словно автоматически, почти неслышно. Я начинаю пробираться к двери; в проеме по-прежнему видна Оливия Берден, сидящая ровно в том же положении, в каком я застал ее, когда пришел.

Я ору изо всех сил:

— До свидания, миссис Берден.

Потом добавляю про себя: «Скорей бы ты померла!»

Она едва заметно шевельнулась. Попыталась что-то произнести, наконец ей это удалось:

— Какой Колин?

Я смеюсь, я уже за дверью, больше нет этого запаха и этих давящих стен. Перегнувшись через перила, смотрю на «бимер». Он вроде в порядке. Какой Колин? Какой Колин? Бедная безумная старуха.

Подойдя к машине, я обнаруживаю, что номерные знаки и одна из фар откручены. Залезаю внутрь и пытаюсь завести двигатель. Аккумулятор сдох. Выхожу и поднимаю капот. Аккумулятор сняли. Шарашу по стене кулаком и матерюсь в сторону едва различимого вдали здания Би-би-си.

Вызываю аварийку по мобильнику и жду в машине. Может, вернуться к Колину? Нет, лучше не оставлять машину без присмотра. Я знаю, что ждать придется долго. Откидываю сиденье до полулежачего положения. В ушах все еще звенит голос Оливии Берден: «Какой Колин?»

Смотрю на дома, и мне кажется, что я вижу Колина. Нет, это, наверное, тень или скорее бродяга. Он вызывает во мне одновременно и жалость и злость. Неудачник… Интересно, всегда ли так было. Думаю, нет. Знаю, что не всегда. Когда-то Колин был моим самым лучшим другом. Когда-то (от этой мысли меня пробирает дрожь) я любил его больше всех на свете.

Колин не был моим первым другом, но он был первым лучшим другом. И это правда. Его родители… мать — домохозяйка, отец — кто его знает… да разве это могло меня тогда интересовать? Такие вещи не обсуждаются в девять лет, а именно в девятилетнем возрасте мы и подружились. Не обсуждается, чего ты намерен в жизни достичь, чего тебе достичь не удалось, не обсуждается, кто с кем спит, что тебя достало и насколько лучше раньше были программы на телевидении. Мы не говорили о наших разочарованиях, о том, счастливы ли, о том, кто сколько заработал и кто напился вчера до потери сознания.