Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

Пристально смотрю на его затылок, как будто так смогу проникнуть в мысли Ноджа. Нодж заговаривает первым:

— А ты сказал правду?

— О чем?

— О том, что Вероника ушла?

— Да.

— Ты идиот. Она была классная.

— Знаю.

Но я уже не слушаю, а раз за разом прокручиваю кивок Ноджа — потрясший меня ответ на мой вопрос.

— А почему ты раньше не сказал? О том, что ты… ну, понимаешь…

Он объезжает пробку на Бэйсуотер-роуд. Потом снова выруливает на шоссе и произносит с горечью:

— Что я педик?

— Да. То есть нет. О том, что ты гомосексуалист.

Звучит фальшиво, официально, так говорят люди из собеса и старающиеся быть вежливыми полицейские. Снова раздается голос Ноджа:

— Я такой же, как ты, Фрэнки. Не хочу выбиваться из стада. И хочу, чтобы меня любили.

Интерком доносит какой-то тусклый, неживой голос. Приходится напрягаться, чтобы разобрать слова.

Нодж вдруг резко поворачивает налево, и я заваливаюсь набок.

— Эй! Потише!

Он никак не реагирует. Просто продолжает говорить:

— И потом, это не по правилам. Ведь для настоящих мужчин существуют определенные правила.

Я выпрямляюсь и прикидываю, не пристегнуться ли.

— Но мне всегда казалось, что ты стремишься говорить правду, Нодж. Во всяком случае, так ты…

Нодж снова заваливает меня, теперь уже вправо. Я опять не удержался и врезался головой в пепельницу, которую кто-то оставил открытой. Кажется, она рассекла мне кожу на лбу, но боли я не чувствую.

— Думать и говорить — разные вещи. Ты-то должен хорошо это знать, Фрэнки.

Какое-то время мы молчим. Я чувствую, как по лицу стекает тонкая струйка крови. Мы огибаем Гайд-парк, едем параллельно Оксфорд-стрит. Мраморная Арка справа от меня утонула в море рычащих, пыхтящих авто. Нодж опять начинает говорить. Я смотрю на него в зеркальце заднего вида. На этот раз он очень близок к тому, чтобы взглянуть на меня. Он как будто хочет и не может сделать этого. По крайней мере, озлобленность сменилась отрешенностью, он как будто далеко отсюда.

— На этом все бы и кончилось. Да так оно и вышло. Кончилось все: наша с Тони, Колином и тобой дружба, четырнадцатое августа, все. Ведь голубой — это не цвет «Рейнджерс»? Нет! Никому я не мог об этом сказать. Тем более тебе.

— Почему тем более мне?

Чтобы объехать пробку, Нодж сворачивает в узкий проулок, выкручивая руль влево с еще большей яростью, чем раньше. Я успеваю схватиться за ручку. Меня заносит с огромной силой. Снова слышен голос Ноджа. На него накладываются эфирные помехи, но я без труда разбираю, что он говорит.

— Помнишь, ты переспал с Рут? Она мне сразу все рассказала. Из-за этого мы и расстались. Не она меня бросила. Я ее бросил. Я не мог этого пережить. Фрэнки, ты не поверишь. Я доверял тебе. А ты так со мной поступил.

Чувствую, как угрызения совести комком сжались у меня в желудке, я ощущаю их как язвенную резь. И не знаю, что сказать. Ложь хороша и безобидна, пока тебя не поймали. В противном случае она оборачивается злобным, мстительным монстром.

А из интеркома опять доносится бестелесный голос Ноджа:

— Думаю, ты не совсем понимаешь… Меня задело не то, что ты переспал с Рут. Мы с Рут были всего лишь друзьями, хотя она и претендовала на большее. И я не могу ее в этом винить. С сексом у нас не складывалось. Мне очень нравилась ее зрелость. Ее… уверенность. А я всегда был не уверен в себе, Фрэнки.

Я начинаю моргать. В глаз попала кровь. Найдя, наконец, микрофон, говорю прямо в него, тихим, извиняющимся голосом:

— А мне казалось, что ты… из всех нас… казалось, ты всегда все знаешь, и мне хотелось быть таким…

Кажется, микрофон отключен, потому что Нодж, не прерываясь, продолжает:

— Меня разозлило то, что Рут переспала с тобой. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Фрэнки?

Смотрю в зеркальце. В первый раз за это время карие глаза глядят прямо на меня. Я выдерживаю взгляд Ноджа. Потом в растерянности отрицательно качаю головой.

— Я не Рут ревновал. Я тебя ревновал. Я ведь хотел… быть тебе больше, чем другом, с той самой ночи у тебя дома. Помнишь? После «Утренней славы».

Огромный грузовик с прицепом оглушительно сигналит, затем проезжает мимо. Нодж повторяет с отчаянием в голосе:

— Помнишь? Скажи, что ты не забыл, Фрэнки.

До меня начинает доходить смысл его слов. Ранка на лбу сильно саднит. На груди пятнышко от крови. Нодж смотрит на меня с мольбой и отчаянием.

— Помню, — шепчу я губами.

Нодж кивает.