Милан Кундера - Вальс на прощание

О, какое он почувствовал облегчение: медсестра жива! Таблетки из тюбика принимают три раза в день, она должна была принять их вчера вечером и сегодня утром и, значит, его таблетку уже давно проглотила. Вдруг все перед ним прояснилось: голубая таблетка, которую он носил в кармане как гарантию своей свободы, была обманом. Его друг преподнес ему таблетку иллюзии.

Боже правый, как случилось, что до сих пор это не осенило его? Он снова припомнил тот давнишний день, когда он попросил друзей достать ему яд. Он вернулся как раз тогда из тюрьмы и сейчас, по истечении стольких лет, понимает, что каждый из них счел его просьбу всего лишь театральным жестом, каким он хотел уже задним числом обратить внимание на пережитые муки. Но Шкрета без колебаний пообещал выполнить его просьбу и действительно через несколько дней принес ему блестящую голубую таблетку. Да и зачем было ему колебаться и в чем-то разубеждать его? Он поступил гораздо мудрее тех, кто отверг его просьбу. Он дал ему безобидную иллюзию покоя и уверенности и тем самым еще и купил его на всю жизнь.

Как же это ни разу не приходило ему в голову? Он тогда несколько удивился, что Шкрета дал ему яд в виде обыкновенной, фабричным способом изготовленной пилюльки. Он знал, правда, что Шкрета как биохимик имеет доступ к ядам, но не мог понять, как ему удалось подобраться к фабричным автоматам, штампующим таблетки. Да он особенно и не задумывался над этим. И хотя все на свете подвергал сомнению, в таблетку верил как в Евангелие.

Сейчас, в минуты бесконечного облегчения, он был, конечно, благодарен другу за его обман. Он был счастлив, что медсестра жива и что вся вчерашняя бессмысленная история обернулась всего лишь кошмаром и дурным сном. Но ничто на свете не длится слишком долго, и вслед за слабеющими волнами чувства успокоенности зазвучал тоненький голосок сожаления:

Как это смешно! Таблетка в кармане сообщала каждому его шагу театральный пафос и дала ему возможность сотворить из своей жизни возвышенный миф! Он был убежден, что носит в шелковистой бумажке смерть, а на самом деле там затаился лишь тихий смех Шкреты.

Якуб понимал, что его друг в конечном счете действовал правильно, но все-таки ему казалось, что тот самый Шкрета, которого он так любил, превратился вдруг в обыкновенного эскулапа, каких тринадцать на дюжину. Той естественностью, с какой тогда Шкрета, нимало не колеблясь, вручил ему яд, он полностью исключал себя из того круга людей, которых Якуб знал. В его поведении было нечто невообразимое. Он поступал не так, как поступают люди с себе подобными. Он был далек от мысли, что Якуб может воспользоваться ядом в приступе истерии или депрессии. Он обращался с ним как с человеком, полностью владеющим своей судьбой и не подверженным человеческим слабостям. Они действовали вместе, как два бога, вынужденных жить среди людей,— и это было прекрасно. Это было незабываемо. И вдруг все исчезло.

Якуб смотрел на голубизну неба и говорил себе: «Он подарил мне сегодня облегчение и покой. И вместе с тем отобрал у меня самого себя, моего Шкрету».

Клима был сладко опьянен согласием Ружены, но даже самая большая награда не выманила бы его из этой приемной. Вчерашнее необъяснимое исчезновение Ружены угрожающе запечатлелось в его памяти. Он принял решение терпеливо ждать ее здесь, чтобы никто не сумел разубедить ее, увести или похитить.

Мимо него сновали пациентки и входили в дверь, за которой исчезла Ружена; одни оставались там, другие снова выходили в коридор и, усевшись в расставленные вдоль стен кресла, не сводили вопросительного взгляда с Климы, ибо в приемную женского отделения мужчинам хода не было.

Из одной двери выглянула толстая женщина в белом халате; она долго смотрела на него, а затем подошла и спросила, не ждет ли он Ружену. Покраснев, он утвердительно кивнул.

— Вам незачем ждать. До девяти у вас есть время,— сказала она с назойливой доверительностью, и Климе показалось, что все женщины вокруг слышат это и знают, о чем идет речь.

Было примерно без четверти девять, когда на пороге показалась Ружена, одетая в обычное платье. Он присоединился к ней, и они молча вышли на улицу. Оба были погружены в свои мысли и потому не заметили, что Франтишек, скрываясь за порослью парка, идет за ними следом.

Якубу остается лишь проститься с Ольгой и Шкретой, но прежде хочется еще пройтись (напоследок) по парку и ностальгически полюбоваться деревьями, похожими на языки пламени.