Тимоти Финдли - Если копнуть поглубже

Но прежний дух никуда не ушел: все было восстановлено — и викторианские сады, и эдвардианские бельведеры, и каскады прудов; дом превратился в процветающий отель, ресторан и гостеприимство которого удостоились похвал на страницах воскресного приложения к «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибюн» и — награды из наград! — монреальской «Ля пресс», что являлось небывалой честью для отеля из тогдашней Северной Канады.

Джонатан Кроуфорд поселился в «Пайнвуде» в марте 1998 года, когда приступил к завершающим репетициям «Много шума из ничего». Он выбрал номер с видом на плавательный бассейн и теннисные корты. Дальше глаз скользил к кромке деревьев, где вдали от солнечных лучей «царил, или так, по крайней мере, казалось, доисторический мрак и под доисторическими кущами слышался доисторический шепот», — это он записал в своем дневнике.

Из своих окон он мог наблюдать за атлетически сложенными молодыми людьми — актерами, зрителями, просто богатыми лоботрясами, которых привлекали спортивные сооружения. Джонатан был заядлым вуайеристом и имел богатую коллекцию соответствующих фотографий; в субботу вечером и в воскресенье утром он обычно перебирал их за бутылкой виски, если его деликатно сформулированные приглашения оставались без ответа или были отвергнуты.

Но все это отходило на задний план, когда Джонатан приступал к серьезной охоте. Одно дело заглядываться на атлетические формы юных незнакомцев и совсем другое — провести целенаправленную кампанию, чтобы заполучить в свою постель Избранного.

Избранный (Джонатан чрезмерно романтизировал все на свете, кроме своих постановок) был всегда подающим надежды актером (но ни в коем случае не актрисой). Проморгать такого значило упустить целый сезон удовольствий. Изучая списки исполнителей в Нью-Йорке, Лондоне и Стратфорде, он, почти никогда не ошибаясь, определял претендента на звездность. И Джонатан хотел обязательно стать тем, кто добьется для претендента славы.

Он считал себя скульптором талантов. Лепил своих протеже, как из глины: их тела, их профили, вокальные данные, их понимание текста, эмоциональный настрой и, конечно, сексуальную податливость.

Его постель отнюдь не являлась «ложем набора в труппу» — ни в коей мере. Она была испытательным полигоном, где поведение оценивалось так же скрупулезно и беспристрастно, как в суде. И если испытуемый оказывался виновным в секундном колебании, хотя бы в малой доле неискренности или непокорности, на нем ставился крест.

То, что Джонатан выбрал Гриффина Кинкейда, поначалу знал только он один. Даже Роберт не догадывался. Во время постановки «Много шума…» Джонатан постарался ничем не выдать себя. И поэтому на репетициях Гриффину изо дня в день приходилось терпеть его прямые нападки и уничтожающие замечания: то у мистера Кинкейда голос звучит не так, то поза не та, то не хватает целостности, то недостает ума. Было ясно, что все это не более чем придирки. Но они не хуже шпор подхлестывали Гриффа.

Так продолжалось, пока март не перетек в апрель, а апрель — в май. Приближалась премьера; оба, и Джонатан и Гриффин, понимали, что «рождается на свет окончательная версия постановки» (такую пометку Джонатан сделал 15 мая на полях режиссерского экземпляра пьесы). Усилия были потрачены не зря.

А потом возник вопрос о следующем сезоне.

Джонатан должен был ставить «Ромео» и «Тщетные усилия любви». Гриффин понимал, что может рассчитывать на роли Меркуцио и Бирона. Кому же еще их давать? Не Эдди же Блиту! Абсурд!

В июне, вскоре после того как спектакль «Много шума» был показан и оказался грандиозным хитом, Гриффин получил приглашение на ужин в «Пайнвуд».

Джейн не позвали.

И это было настолько демонстративным, что Грифф понимал бесполезность любых объяснений. Дело было явно не в забывчивости — ее проигнорировали намеренно. И это могло означать только одно.

Поэтому Грифф принял приглашение, но ничего не сказал Джейн. Как получить, что хочешь, и не уступить?

Ему предложили постель.

Он отказал.

Джонатан достаточно милостиво принял отказ, только грустно улыбнулся и неопределенно махнул рукой.

Гриффина позвали вторично.

На этот раз июнь уже близился к концу — Грифф, согласившись поужинать, посчитал необходимым объясниться.

Гриффин не вилял, не искал отговорок. Напрямик заявил, что не может лечь в постель и заниматься любовью с мужчиной. Он сожалел, даже извинялся. Воздал хвалу «гению» Джонатана, поблагодарил за все, чему научился во время репетиций «Много шума», но сказал, что не может согласиться на столь внезапное и неожиданное предложение. (Он надеялся, что слова «внезапное и неожиданное» сойдут за шутливый экспромт. Но этого не случилось, они прозвучали чем-то заранее подготовленным — как оно и было на самом деле.)