Вера Кобец - Прощание

Я вся кипела, но внешне все оставалось по-прежнему. Два раза в месяц я приезжала к нему в Париж. Гуляли, ужинали, ходили в кино. И однажды, когда мы сидели в «Château de Fleur» и Жан-Поль с каким-то особенным удовольствием ел рыбу под белым соусом, я вдруг с отчетливой ясностью поняла, что моя жизнь — бесконечно старый и уже много раз прокрученный фильм. Протестовать — поздно, исправлять — тоже. Потому что меня больше нет, я пыль, которую можно ладонью стряхнуть со стола и скатерть останется чистой. «У тебя что — дурное настроение?» — спросил Жан-Поль, когда мы вернулись уже домой и лежали. Я ничего не ответила, встала и пошла в ванную. Я даже не отдавала себе отчет в том, что делаю. Просто хотелось уйти от него, не видеть, не слышать голоса. Я плотно закрыла за собой дверь, подошла к раковине, посмотрела в зеркало. Лицо, которое я увидела, было бледным и неприятным. Отупелым, безжизненным. Как давно оно у меня такое? Я всматривалась в себя, стараясь заполучить ответ, я что-то вытягивала из себя и вдруг почувствовала, как к горлу подкатил мерзкий, тяжелый комок. Пытаясь избавиться от него, я низко нагнулась над раковиной, включила воду, чтобы заглушить это утробное, собачье, лающее.

Он вошел, только когда никакие звуки уже не сопровождали звук льющейся из-под крана воды. Весьма импозантный в длинном махровом халате. В меру, пристойно озабоченный. «Это наверняка шоколадный десерт, — сказал он, — я ведь предупреждал тебя, в него явно была намешана всякая дрянь». Он стоял у меня за спиной. Корректный, воспитанный, неуязвимый. Хотелось взвыть, кинуться на него с кулаками. Но мы же все вежливые, а это было бы так невежливо.

Как ни мсти, отомстишь только самой себе. В ту ночь он был у меня как жук на булавке, извивался, стонал: «Ги, Ги…» А я была словно фурия: била, щипала, царапала. Уничтожала-а! Сколько во мне было ненависти! И я ее всю вбивала, вбивала, вбивала. Потом, как ни странно, заснула. Мгновенно, как вырубилась. А когда открыла глаза, было уже такое la-la веселое утро и стоял поднос с завтраком: кофе, мед, масло, croissants. А Жан-Поль, выбритый и пахнущий лосьоном, сидел на краю кровати в том самом вчерашнем халате и ждал, пока я проснусь. Прелестная до тошноты картинка. Но, к счастью, у меня все чувства притупились. Хотелось только одного: собрать свой чемодан и ехать прямо на вокзал. Но оказалось, что сделать это непросто. Жан-Поль, всегда такой пунктуальный, принялся уговаривать меня остаться еще на сутки. «Зачем?» — спросила я. «Ну хотя бы затем, чтобы иметь еще одну такую ночь». В голосе у него уже слышалось раздражение, действительно, как же так, почему я не проявляю восторга, но сомнения в том, что такая же ночь может быть в ноль минут устроена по заказу, не было даже и тени. Раз была, значит, может быть снова, французы очень рациональны. «А что же тебе так понравилось этой ночью?» — я задала этот вопрос через силу, понимала, что он сейчас скажет что-то, от чего мне всегда будет больно, и все же спросила. Он нагнулся и попытался меня обнять: «Это был восхитительный секс». — «Не дотрагивайся!» — я отшатнулась от него, как от лягушки, и поднос с завтраком опрокинулся. Кофе, мед, масло… И всё. Больше не было ни звонка, ни даже открытки на Рождество. Конечно же, я ушла от него сама, но если б не Мартин, не знаю, как бы я тогда выжила.

Кажется, я сегодня выплачусь на год вперед. Знаете, так внимательно меня еще никогда не слушали. Хотя нет, Мартин слушал. Мы познакомились с ним на концерте. Публика очень консервативна, и когда исполняют Веберна или Булёза, народу в зале — кот наплакал. Но Мануэль развил мой вкус, во время нашей «заочной встречи» я продвинулась еще дальше, а Мартин просто любил современную музыку и прекрасно в ней разбирался. В профиль он показался мне юношей вертеровского типа, хотя волосы — с проседью, лоб — в глубоких морщинах. Пятьдесят или даже за пятьдесят. И все-таки было что-то такое во взгляде и — словно облачко, легкое романтическое облачко… Вы сейчас думаете: сентиментальная немка, да еще выпила липшего. Но это не так: я могу много пить и никогда не пьянею. А что касается немки, то это я помню крепко, так что сентиментальность всегда контролирую, а сейчас и вообще не сентиментальна и на историю с Мартином смотрю трезво, может быть, даже чересчур трезво. Выпьем еще по бокальчику?

С Мартином я всегда чувствовала себя легко. Все было с ним совсем иначе, чем с Жан-Полем. Тот был гурманом. Еда и вино — главные темы бесед. Они мне, пожалуй, и нравились: со специалистом высокого класса всегда интересно. Поговорить об устрицах и сыре «бри» — ну что ж, прекрасно. Но вообще-то я клевещу на Жан-Поля. Конечно, мы разговаривали о многом, он ведь был настоящий интеллектуал. И все-таки о чем бы мы ни говорили, это был кулинарный диалог мы препарировали тему, как можно препарировать овощи или мясо. А когда Мартин рассказывал о свиных отбивных, которые его бабушка всегда жарила по воскресеньям, — это был разговор о детстве, о Шварцвальде, о смешных стариках, живших в их городке. И вспоминалось собственное детство, а самое главное, вспоминалось только хорошее и смешное. Мартин умел поднять настроение. И все-таки спать с ним я начала не потому, что нам было хорошо вместе, и не потому, что мне не хватало той сексуальной жизни, что мог дать Жан-Поль, а потому, что он был немного горбат и чудовищно, безобразно хром. Смесь Вертера с Квазимодо — как вам такой кентавр?