Вячеслав Бутусов - Виргостан

– Зато плавают и катаются по льду.

– Дальше!

– Желтый клюв и два маленьких перышка – черное и белое.

– Декорация к Стравинскому?

– Допустим, – задумчиво опускает Зэй шторку иллюминатора.

Воздушная пробка в действии, здесь это называется «фистулла». Движение возобновляется, корабли начинают двигаться.

Пролетаем заснеженный пуп земли. Вокруг пустынно и одиноко.

– Белые пятна, без глаз и без лап!

Дальше обычно следует тур про собак с полумесячными хвостами. А за окном небо изумрудного цвета, это достойная награда за полуторасуточное ожидание.

. . .

– Ты когда-нибудь видел вечернее небо конца октября?

– Пятьсот тысяч раз.

– Какого оно было цвета?

– Каждый раз разное.

– Неправда! Оно всегда одного цвета. Я наблюдаю за ним сорок три года. Это цвет небесной эмали.

Зэй выпрыгивает из унилёта, проходит мимо санитарного пункта, останавливается около меня и прикуривает. Я его спрашиваю:

– Ты не будешь дезинфицировать руки?

Зэй нанизывает кольца дыма на пальцы:

– Я ни к чему не прикасался.

Вот так всегда. Сразу и не сообразишь, как реагировать. Стоишь столбиком, как байбак, несколько минут, потом идешь к механикам за структурированным спиртом.

. . .

Ватзахеллы называют это черным золотом. Оно у них жидкое, вонючее, липкое, темно-мутного цвета. Но они без него почему-то жить не могут. У них свет клином сошелся на этой гнилой жидкости. И там, где она есть, – люди света белого не видят. Регулярно урезают нормы, делают световые запасы, понимая, что свет в этих контейнерах не сохранится ни секунды. Запасы мертвой энергии черпаются чрезмерным образом, и она не успевает накапливаться, потому как из живых организмов мертвая энергия не происходит. А тонны трупов служат сырьем для переработки донной биомассы. Все это оседает на днищах океанов и стекает в подводные трещины, где варится веками. Но что парадоксально, с годами эта субстанция становится легче воды, однако не имеет свойства испаряться и таким образом, попадая на поверхность планеты, закупоривает водное тело. Наша планета уже обратилась в межгалактический реабилитационный центр к специалистам вселенского масштаба. Они провели обследование и, получив результаты анализов, вынесли безоговорочный вердикт: «Метафизировать безотлагательно!»

Бархоть – тонкий защитный слой у младенцев, образующийся между воздухом и кожным покровом.

– Он кто?

– Кто-то навроде алхимика. Преобразовывает материю во что-нибудь более тонкое. Например, в музыку. Людей оживляет. Попал к нам из соседнего измерения. Так бывает, когда измерения соприкасаются.

– Никакой он не алхимик! Он чокнутый.

Воздух сотрясается.

Свершилось! Я держу в руке долгожданный билет. Вот что здесь написано – «Возвышенные Линии Виргостана», воздушный порт Недра, посадочный талон, мое имя, штрих-код, номер рейса, партнеры по вылету, дата, время вылета, откуда и куда, ворота, класс и, наконец, – место «1В». И вот я уже сижу в этом самом кресле и, никаких сомнений быть не может, я лечу в сторону дома, а рядом со мной растягивается в тонкой обворожительной улыбке Радекка. И вдруг подходит Зэй в унилётной форме и протягивает мне самокрутку из билета.

– Не может быть! – говорю я, глядя в графу с указанием номера места.

Радекка как ни в чем не бывало продолжает читать свои нескучные свидетельства о любви и мире.

– Что ты на это скажешь? – показываю я ей два одинаковых билета.

А она, не отрываясь от книжки, цитирует вслух:

– «Что-то нарушилось, любовь уже который раз идет по кругу, а мы никак не поспеваем за ней».

Я же этим временем, пытаясь конвертировать ее ответ применительно к своему вопросу, олигофренически разглядываю на красных волосах отметки, означающие необходимую длину. Вроде бы все по отдельности говорят верно, но вместе это почему-то не складывается.

. . .

У меня между лопатками почесывается, и я могу часами подставлять себя струям водопада. Как это ни странно, но теория о том, что Виргостан существовал задолго до возникновения нашей планеты, является заблуждением. Я заметил, что у Радекки в сумочке для космоса довольно много излишних, на мой взгляд, предметов. К примеру, четыре гребешка: золотой, деревянный, костяной и щетинистый. Затем эта пресловутая плетеная ложка, с вычурной резьбой.

Не получив поддержки, уступаю место Зэю, а сам пересаживаюсь на «2А». Машинально беру бортовой журнал и рассматриваю картинки. Фокус сознания где-то далеко впереди диспетчерского радара – вижу на экране изображение единорога. Он белый, пушистый, с матовым изогнутым рогом на взъерошенном затылке, лапы мохнатые, и не видно, есть ли на них копыта.