Джинни Эбнер - Королевский тигр

После ужина, если они не шли в кино и не принимали у себя гостей, она обычно читала газеты и с большими интервалами — обязательно в тот момент, когда он уже почти забывал о ее присутствии, — поверх газетной страницы, даже не поднимая глаз, делилась с ним своими соображениями о прочитанном.

«Против этого, строго говоря, нечего возразить», — подумал он, как всегда стараясь относиться к ней справедливо.

Вот только интонация, эта типичная для нее интонация, она доводила его до белого каления, потому что в ней слышалась невысказанная, полная самодовольства мысль: «Господи, благодарю Тебя, что я не такая, как они!» — независимо от того, шла ли речь о причудах моды, о попытке самоубийства, предпринятой молодым человеком из-за любви к ничтожеству, об авангардистских эскападах современных художников, об отчаянном шаге безработного или о воровстве домашней прислуги. Не говоря уже об убийцах и сексуальных маньяках.

Она непрестанно благодарит Бога, в которого вовсе не верит, за то, что именно ей и только ей было назначено стать женой доктора, госпожой Мелиттой Клингенгаст, урожденной Мюльбауэр, и при этом она совершенно не замечает, что такая заурядная внешность (метр семьдесят при шестидесяти килограммах веса), строгий костюм, всегда свежевыглаженная блузка, аккуратная прическа и весьма хороший аттестат зрелости вовсе не являются высшей целью творения и конечным итогом всех космических и земных пертурбаций.

«Я в последнее время несправедлив к ней, — мысленно одернул он себя. — Разве я не женился на ней как раз ради всего этого? Она нормальна, спокойна, порядочна, уверена в себе, у нее хорошая внешность, она не позволяет себе никаких экстравагантностей. Разумеется, разумеется. Вот если бы только не было у нее этой ужасающей убежденности в великой ценности собственной посредственности!

А почему, собственно, это плохо?

Потому что… ну, пожалуй, хоть потому, что я нервничаю, сам себе действую на нервы. И потому, что я — точно такая же посредственность, как она». (Он действительно тоже был метр семьдесят ростом при весе шестьдесят восемь килограммов, но не был толстым, а просто был более широк в кости.)

Доктор остановился перед загоном с жирафами и, поглощенный своими мыслями, рассеянно смотрел сквозь решетку на трех огромных животных, которые стояли на дальнем конце огороженной площадки и словно бы жались друг к дружке, плавно поворачивая маленькие головки на длинных шеях и поглядывая вокруг кротким взором. Красивый рисунок пятнистой шкуры и чрезмерно удлиненные пропорции тела в сочетании с заячьими ушками, как бы растущими на коротких стебельках, — все это делало трех жирафов похожими на букет крапчатых орхидей. В них определенно было что-то от растений, какая-то мягкость, в этих кротких чудных тварях с каким-то причудливым, каким-то доисторическим что ли обликом, исполненным меланхолического очарования и беззащитности.

Кто-то рядом с доктором бросил за ограду кусочки еды. Один жираф приблизился, покачиваясь на ходу, и, чтобы поднять лакомство, неуклюже раздвинул передние ноги, будто покосившиеся разбитые колья изгороди, и с трудом дотянулся носом до земли. При такой позе красота жирафа обратилась в гротескный шарж.

В эту минуту мимо пробежал мальчик. Он держал в руке палку и на бегу провел ее концом вдоль прутьев решетки загона. Раздался треск, как от пулеметной очереди.

Жираф в испуге бросился прочь во весь опор, но размеры площадки не позволили пуститься по прямой такими большими скачками, и он помчался по кругу, чтобы в бешеной гонке избавиться от завладевшего им страха, но уже через каких-нибудь двадцать скачков — диковинных па, словно бы заснятых замедленной съемкой, — снова очутился там, где настиг его испуг. С разбегу он резко остановился, всеми четырьмя копытами упершись в землю и в страхе так сильно подался назад, что, казалось, вот-вот он опрокинется и рухнет, как падающая башня, — и снова бросился бежать, все по тому же кругу, все в том же темпе. То было плавное, стремительное в своей протяженной замедленности бегство.

Какого-то особенно отчетливого отношения к животным у доктора никогда не было. Жирафов он не раз видел на рисунках, в цирке и зоопарке. Но никогда раньше он не обращал внимания на удивительную походку этих животных, чья быстрота находилась в бесконечном противоречии с их башенной высотой и растительным очарованием всего их облика.

Для чего все?.. Для чего?.. Что-то неведомое коснулось его, какой-то вопрос из глубокой древности, какое-то недоступное пониманию предостерегающее безмолвное сомнение.