Орхан Памук - Мои странные мысли

– Расскажи, как ваши взгляды встретились.

– Знаешь, как бывает, когда смотришь человеку в глаза и понимаешь, что готов провести с ним всю жизнь…

– Запиши это, – посоветовал я. – Как она посмотрела на тебя?

– Она не стала стыдливо опускать глаза, как обычно делают девушки, когда смотрят в глаза молодого человека… Она смотрела прямо мне в глаза – смело и гордо.

– А как ты смотрел на нее? Покажи мне.

Мевлют представил, что перед ним Райиха, и посмотрел на меня так пылко, так искренне, что я был тронут.

– Ферхат, ты лучше меня напишешь письмо. Твои письма впечатляли даже европейских девушек.

– Хорошо, напишу. Но прежде ты должен мне сказать, что ты нашел в этой девушке. За что ты ее полюбил?

– Не называй Райиху «этой девушкой». Я люблю ее за все.

– И все-таки за что?

– У нее черные глаза… Мы стояли очень близко, когда смотрели друг на друга.

– Об этом я напишу… А еще? Ты знаешь о ней что-нибудь еще?

– Больше я о ней ничего не знаю, потому что мы еще не женаты… – с улыбкой сказал Мевлют.

– Если ты встретишь ее завтра на улице, ты узнаешь ее?

– Издалека не узнаю. Но глаза ее я узнаю сразу. Ведь все знают, какая она красивая.

– Если все знают, какая она красивая, тогда… – Я собирался сказать ему «тебе ее не отдадут», но вместо этого произнес: – Тогда дело твое трудное.

– Я на все готов ради нее.

– А вот письмо ей от тебя пишу я.

– Пожалуйста, будь так добр и напиши это письмо ради меня!

– Напишу. Но ты знаешь, одного письма недостаточно.

– Принести тебе ручку и бумагу?

– Погоди. Давай сначала поговорим и подумаем, что написать.

Вскоре нам пришлось прервать наш разговор, потому что пришли посудомойщики из Мардина.

У них ушло много времени на то, чтобы написать первое письмо Райихе. Они начали писать его в феврале 1979 года, когда на улице в Нишанташи был застрелен известный колумнист газеты «Миллийет» Джеляль Салик, а аятолла Хомейни прилетел в Тегеран и иранский шах сбежал из страны. Мойщики посуды из Мардина, давно предсказавшие все эти события, ободренные своей дальновидностью, принимали участие в ежевечерних обсуждениях любовного письма.

Только заядлый оптимизм Мевлюта позволял всем содействовать столь свободно. Когда над ним смеялись, он лишь улыбался. Даже когда ему специально давали бесполезные советы – например, «Отправь ей леденцы», или «Не пиши ей, что ты официант, напиши, что работаешь в пищевой промышленности», или «Напиши ей о том, как дядя забрал вашу землю», – он тут же начинал обдумывать это, а затем, благосклонно улыбаясь, принимался с серьезным видом обсуждать.

После многомесячных прений они решили, что эти письма должны основываться не на наблюдениях Мевлюта за женщинами, а скорее на том, что он знает о Райихе. Логика диктовала им сосредоточиться на ее глазах, поскольку глаза были единственным, что Мевлют знал в Райихе.

– Эти глаза сияют передо мной, когда я иду по темной ночной улице, – сказал однажды ночью Мевлют Ферхату.

Тому очень понравилось это предложение, так что он включил его в черновик, заменив «эти глаза» на «твои глаза». Правда, сначала Ферхат был против того, чтобы писать о ночных прогулках по улицам, потому что они могут выдать, что Мевлют работает разносчиком бузы, но Мевлют не послушал его. Райиха все равно когда-нибудь узнает, что Мевлют торгует бузой.

После бесконечных споров Ферхат записал второе предложение: «Твои глаза как волшебные стрелы, что вонзились мне в сердце и пленили меня». «Волшебные» было уж слишком книжным словом, но посудомойщики из Мардина уверили: «У нас в Мардине такое слово часто говорят», и это определило выбор. Написание этих двух предложений заняло у них две недели. Разнося по вечерам бузу, Мевлют в нетерпении размышлял о третьем предложении.

«Я стал твоим пленником, я могу думать только о твоих глазах с той минуты, когда они нашли путь к моему сердцу». С этим предложением Мевлют и Ферхат были согласны оба и сразу, потому что Райиха должна была понять, почему Мевлют оказался пленен.

В один из вечеров, посвященных написанию третьего предложения, один из мардинских посудомойщиков, тот, что был повеселее и поспокойнее другого, спросил: «А что, братишка, ты и в самом деле весь день думаешь об этой девушке? – и, увидев, как Мевлют на мгновение замолчал, извиняющимся тоном переспросил: – Ну правда, как же можно думать о девушке, которую и видел-то одно мгновение?»