Орхан Памук - Мои странные мысли

– Ладно, забудем. Эти люди ни в чем не разбираются, а кстати, я слышал, завтра собирается дождь, – сказал Мевлют.

Садуллах-бей даже о погоде мог говорить увлекательно и поучительно. Мевлюту нравилось слушать его, сидя на переднем сиденье «доджа», глядя на огни тысяч машин и окон; на глубину темной, бархатной стамбульской ночи; на проносящиеся, подсвеченные неоном минареты. Мевлют привык волочиться пешком по грязи и дождю, вверх и вниз по одним и тем же улицам, а теперь они с легкостью проносились по ним.

Мевлют знал, что часы, которые он проводил в доме Садуллах-бея, были самыми приятными в его жизни. Ему не хотелось приносить в дом в Кадырге свои проблемы. После свадьбы младшей дочери он следил, как ребенок в животе Февзие растет неделя за неделей, – точно так же он это делал, когда ребенка носила Райиха. Он был очень удивлен, когда выяснилось, что будет мальчик. Мевлют оставался в уверенности, что у него родится внучка, и даже думал назвать ее Райихой. Ребенок появился на свет в мае 2002 года, и летом Мевлют провел много часов, играя с Ибрагимом (малыша назвали в честь прадедушки по отцу, сапожника), помогая Февзие менять пеленки (он каждый раз с гордостью смотрел на крошечный пенис своего внука) и готовить ребенку бутылочку.

Он хотел, чтобы его дочь была всегда счастлива. Мевлюту было неприятно слышать, как ее просили накрыть вечерний стол для выпивки, хотя она только что родила, и видеть, как она безропотно прислуживает мужу и тестю, одновременно присматривая за ребенком в другой комнате. Но Райихе всегда приходилось делать то же самое, и она как-то справлялась. Февзие оставила дом отца и переехала к Садуллах-бею только для того, чтобы продолжать выполнять обязанности супруги и матери. Правда, Мевлют тоже должен был чувствовать себя в Кадырге как дома. Садуллах-бей всегда так говорил.

Как-то раз они остались с дочерью наедине, и, пока Февзие задумчиво смотрела на сливовое дерево в соседнем саду, Мевлют сказал: «Они хорошие люди… Ты счастлива, дорогая?»

Старые часы тикали на стене. Февзие только улыбнулась, как будто отец утверждал, а не спрашивал.

Во время следующего посещения дома в Кадырге Мевлют снова ощутил то же желание поговорить с ней по душам. Он хотел спросить Февзие еще раз про ее счастье, но вырвалось совершенно другое:

– Я одинок, очень одинок.

– Тетя Самиха тоже одинока, – сказала Февзие.

Мевлют рассказал дочери о своем разговоре с Сулейманом. Он никогда не говорил Февзие о письмах, но был уверен, что Самиха все равно поведала обо всем девочкам. Он почувствовал облегчение, когда Февзие ушла в другую комнату проверить, как там Ибрагим.

– Так что ты сказал Сулейману в конце? – спросила Февзие, вернувшись.

– Я сказал ему, что те письма писал твоей матери, – сказал Мевлют. – Но я думал об этом и не знаю, а что, если это может расстроить Самиху?

– Нет, папа, тетя никогда не рассердится на тебя, если ты скажешь ей правду. Она поймет.

– Ладно, тогда, если увидишь ее, – сказал Мевлют, – передай ей, что отец просит прощения.

– Я скажу ей… – ответила Февзие.

Мевлют знал, что Самиха иногда приходит в Кадыргу посмотреть на ребенка. Они больше не говорили об этом ни в тот день, ни в следующий визит Мевлюта три дня спустя. Готовность Февзие выступить посредником наполняла скромного продавца бузы надеждой, но он не хотел слишком торопить события.

Доволен Мевлют был и своей работой в ассоциации мигрантов. Ему всегда нравилось встречаться с продавцами йогурта и другими уличными торговцами своего поколения, а также с бывшими одноклассниками, когда они приходили в клуб. Даже люди из самых бедных деревень, о которых Мевлют редко слышал (Нохут, Йорен, Чифте-Каваклар), в полдесятке километров от Дженнет-Пынара, начали появляться и даже попросили разрешения у Мевлюта поставить доску объявлений для своих земляков. Ему регулярно приходилось развешивать или снимать расписания занятий, объявления об обрезаниях или свадьбах и фотографии деревень, что были приколоты на эти доски. Все больше людей просили забронировать клуб на Ночь Хны, церемонию помолвки (клуб был слишком мал для настоящих свадеб), ужин с мантами, для чтения Корана или сухура – завтрака во время Рамазана. В деятельность ассоциации начали вовлекаться новые люди, которые вовремя платили членские взносы.

Самыми богатыми из всех были легендарные братья Абдуллах и Нуруллах из Имренлера. Они не слишком часто показывались в клубе, но вносили много денег. Коркут сказал, что они сумели отправить сыновей в школу в Америку. Братья вложили бóльшую часть заработанных на эксклюзивных поставках йогурта денег в рестораны и кафе Бейоглу, в покупку земли и теперь, по слухам, неслыханно разбогатели.