Олег Павлов - Казенная сказка

И был будничный день в самом конце марта. Снега лежало еще полным-полно, казалось, что зима прячется в снегах и тайком их подхолаживает, почему сугробы и были еще крепки на глаз, как валуны. Но по их прочной глади уже плыл теплый солнечный свет. Такой же теплый, а то и душный, был воздух. Его точно бы не хватало и самим сугробам; снег делался ноздреватым, дышащим. Половина роты отбывала службу в карауле. А на казарменном дворе маялись покуда свободные от службы солдаты, вылепливая из снега баб и пуляя в них комками. Когда наскучило, то взбрело им в голову выпустить овчарок, чтобы и те маялись, бегая без толку по двору. И солдатня еще повеселилась, начав пулять в овчарок. Когда их загоняли, то и охота надоела. Овчарки же одичали в пустой беготне и не слышали больше, что их зовут. Они бросились рыскать в снегу, глотая и снег, о них позабыли, но вдруг за казармой раздался овчарочий лай и потом уж не смолкал: в сугробе под казарменной стеной овчарки раскопали тело капитана Хабарова – лаяли, скулили, выходит, что узнали его.

Был капитан свернут калачом, как и уснул под снегом, а потому, что спал он долго и крепко, никакой силой невозможно было его выпрямить, разогнуть. Жилы его сделались что стальные канаты. Его так и перенесли в казарму, так у печи и положили, свернутого калачом. И вокруг была тишина, будто люди не хотели его беспокоить, он же за этот срок не изменился, сбереженный холодом. И нашелся дурак, ахнул: «Хабаров пришел…» А он не пришел, а ушел. И ничего уже не знал про тех людей, что его обступили, – ни чем они нынче живут, ни другого. В домовом тепле Хабаров стал потихоньку оттаивать, из-под него разлилась чистая, как слеза, водица. А потом уж показалось, что он в луже грязной, как пропойца, лежит, и от тепла сделался сизым, а мундир совсем склизким. Дожидаться тогда не стали, сообщили скорей в полк, откуда найденного капитана немедля затребовали, так что и переночевал он в казарме всего одну ночь.

Но еще вечером приводили из лагеря столяра, сделали ему заказ: «Давай мерку снимай, дядя, чтобы к завтрему нам капитана упаковать». Столяр чешет затылок, вздыхает, обходя капитана бочком: «Сюда бы костолома, или в мешок суньте…» – «А вот тебе ноги выдернем, сука, и положим в мешок!» Покряхтел столяр, а утром солдаты видят: радуется, бочку катит. «Вот, пользуйтесь, в ней капуста квасилась, выпариваю, а какая из нее душа прет, еще нежней. Другого не придумаю, хоть режьте. Хороша, родимая, ух хороша!»

Робея, служивые втиснули капитана в бочку, а столяр и законопатил. Четверо солдат, которым сказано было сопровождать и отвечать за груз, взялись тащить бочку будто гроб, а столяр глядел на них, провожая, да тихо посмеивался. Тогда они плюнули, облегчив душу, да и покатили бочку по тихой, еще заснеженной степи.

Снежок под бочкой похрустывал, точно бы поджаривался, а воздух так и пахнул масленицей – пришла за зимою весна. Путем неспешным, помаявшись с грузом, когда пересаживались на проходящий дизель, и доставили солдатики своего капитана в Угольпункт, где были морг и штаб батальона, в котором капитана ждали, чтобы поставить на нем точку. Служивые вовсе не сторонились своего груза, а даже гордились бочкой, в которой спасали капитана и сами спасались от чужих тошных глаз. В городишке их никто не встречал, хоть и обещали и машину, и санитаров. Скурив пачку папирос, а больше у них на четверых не было, товарищи решили сами покатить бочку в батальон – чтобы их всех там вспучило.

А по той улочке, не зная, что его ожидало, шагал выпущенный с гауптвахты Илья Перегуд как раз навстречу служивым, потому что направлялся он туда, откуда они и катили свою бочку; направлялся, давно позабыв, что капитан его прогнал. Просидев месяц за дерзость и пьянку, Илья остался на гауптвахте отбывать еще один срок и еще, так что начальник тюрьмы чуть не спился. Перегуду уже порядком надоело шагать по этой улочке. Изнывая, он поглядывал из-под разросшегося чуба в глубь дворов, не посчастливится ли пропустить стопку-другую. Увидать бы ему хозяйку, по которой догадаешься, что ведет она свой дом по старому укладу, добротно, иль хозяина – такого, из середнячков, чтобы его похвалить за сарай для дров, за сами дрова, а он бы уж точно расщедрился и налил хорошему человеку стопку, а может, и поставил бы, растрогавшись, и весь бутылек. А хозяйкам добротных дворов и так налить не жалко, хоть бы потому, что бабы они бабы и есть. Но что-то никого Илья не приглядел: то дети в снегу валяются, то проклятые старухи вытрясают на воздухе пыльные половики. Он уже с тоской думал, что так, пожалуй, дойдет до самой станции и будет нюхать ее ржавое железо.