Милорад Павич - Страшные любовные истории

– Слушай, что тебе все-таки от меня надо?

Мы все на мгновение замерли, а Лиза хладнокровно ответила:

– Ты сам прекрасно знаешь, чего я хочу.

На что взбешенный Анджелар швырнул салфетку в тарелку и прошипел:

– Ладно, тогда раздевайся!

– Прямо сейчас? – быстро спросила Лиза.

– Прямо сейчас, – ответил Анджелар.

Лиза посмотрела на него долгим взглядом, словно высасывая из него всю пищу, которую он только что съел, вышла из-за стола, подошла к постели и начала на глазах у всех раздеваться, продолжая при этом не отрываясь смотреть на него. Она стояла в углу комнаты словно дерево, которое постепенно наполняет листьями свою тень, а Анджелар выглядел как заяц, который, попав в полосу света от двух фар, не может из нее выбраться. Максим, который хотел, как было очевидно, смягчить возникшую за столом напряженность, подошел к плите, стоявшей на балконе, как в витрине, и открыл простоквашу. Лиза уже снимала чулки, и оказалось, что они разного цвета. Анджелар немо сидел за столом, спиной к кровати, рядом с Василием, а Максим тем временем крошил в молоко огурец и одновременно раскалял на огне нож. Потом он очистил зубчик чеснока. Одетая в наши взгляды, Лиза снимала лифчик, застежка у него была спереди. На одной из половинок лифчика было написано Да, а на другой вай. В первый момент показалось, что каждая из Лизиных грудей имеет имя – одна мужское, другая женское, однако, пока она не расстегнула лифчик, было понятно, что читать надо:

А чуть позже читать было уже нечего. Лиза сбросила сначала одну чашечку, потом другую, и мы увидели, какого цвета у нее соски. Анджелар по-прежнему не смотрел на нее, к еде никто не прикасался, а Максим в окне начал раскаленным ножом резать чеснок, и его запах наполнил комнату, смешавшись с запахом Лизиной кожи и волос. Потом Максим добавил в простоквашу с огурцом редьку и оливковое масло. Пока он заправлял салат укропом и брусникой, Лиза освободилась от последней одежды. Максим подошел к столу и поставил миску перед Василием и Анджеларом, а Лиза устроилась в кровати, стянув с нее покрывало. Из-под одеяла выглядывала только одна ее голая ступня. Кровать скрипнула под ней как раз в тот момент, когда Анджелар вилкой потянулся к салату. Он замер на полпути, почувствовав на себе наши взгляды. В тот момент мне стало ясно, что все, кто был в комнате, выбирали между двумя «нет». Потом он положил вилку, встал и подошел к кровати. Он не стал раздеваться, а лишь снял с руки кольцо и надел его на безымянный палец Лизиной ноги. Потом расстегнул ту самую пуговицу, которая держала вместе рубашку и брюки, и нырнул в кровать. Раздался крик. И было понятно, что вскрикнула не одна только Лиза. Вскрикнули все женщины, находившиеся в комнате. Анджелар и Лиза лежали под одеялом, она своими рыжими волосами вытирала его испачканный едой рот, а Максим в другом конце комнаты, словно ничего не происходило, снова подошел к стоявшей и окне плите. Он прибавил огня, обильно посолил раскаленную поверхность плиты, приготовил несколько небольших острых перчиков и длинный нож, и тут из комнаты послышались звуки, напоминающие жевание. За столом, однако, в этот момент никто не ел, просто Лиза в поцелуе жевала язык Анджелара. Максим разбил и вылил прямо на поверхность плиты несколько яиц, которые тут же схватились, а потом в каждый желток воткнул по стручку перца, стараясь загнать его до дна и добиться, чтобы он затрещал на жару. Таким образом, соприкоснувшись с раскаленной плитой, перец выпустил в желтки свой острый сок. За нашими спинами Анджелар и Лиза старались дышать в одном ритме, а перед нами сидел Василие и, беря одну за другой фасолины, давил их языком, но не глотал, а оставлял во рту. Максим длинным ножом снял яйца с плиты на тарелку и поставил ее на стол. Потом Лизу стало слышно лучше, чем Анджелара, и нам на миг показалось, что она поет. Но тут же мы поняли, что это было не пение, просто ее голос, как река в скалистом русле, следовал за тем, что происходило под ним, глубоко внизу, на дне воды. Река пела на два голоса. Один был непрерывным, светлым и журчащим, второй – глубоким, угрожающим, переменчивым. Светлый голос принадлежал водоворотам, руслу, пене и краскам, которые река не может смыть и унести с собой, они остаются в ней всегда, на том же месте, того же облика. Второй голос, глубокий, принадлежал той воде, которая протекает под водоворотами, которая постоянно изменяется; она несет птиц, задушенных ветром, и стволы деревьев, которые тупо ударяются об отмели или, словно рыбы, выскакивают из реки. В этих голосах можно услышать даже мох с берегов и ивы, которые добрались до воды.