Таня Малярчук - «Лав – из» (сборник)

Мой папа в 18 лет ушел служить в армию и оказался за полярным кругом на севере России. На краю света, как он говорил, за границами всяческой цивилизации. Таким образом Советский Союз закалял своих граждан, но на самом деле – ломал. В армии папа видел северное сияние, северных оленей и полярную ночь, но не стал от этого счастливее. У папы был наилучший друг – грузин по национальности, – и вместе с ним папа видел белого медведя на расстоянии в один метр. Это случилось, когда они с грузином стояли на вахте. Вдруг послышался шорох на складе продуктовых припасов. Оба кинулись на склад. Здоровенный белый медведь выломал железную дверь склада и хозяйничал внутри, пытаясь когтями открыть консервы «Чукча-рыбак». Медведь был в метре от папы и его товарища. Так близко даже смерть не подходит. Папа от страха потерял сознание, а его товарищ от страха намочил штаны. Медведь даже внимания на них не обратил. Он понял, что открыть советские консервы когтями не удастся, и ушел обратно в снега. Утром солдаты хохотали над отцом, а еще больше над его товарищем, который намочил штаны. Папа опускал голову и молчал, а грузин так и не смог пережить позора. Через неделю он убежал в снега и больше не возвращался. Поэтому, очевидно, папа не верит в Европу на земле. Он убежден, что всякая человеческая организация построена на превосходстве сильного над слабым. Изменить это невозможно – только убежать, и, я подозреваю, теперь он жалеет, что тогда, в 18 лет, в армии, не поступил так же, как и его товарищ.

Для моей тетки Мирославы – сестры отца – Европой стала Сибирь.

Еще в советские времена Мирослава закончила журналистику в Киевском университете. Она была хорошим журналистом. Дважды ее обвиняли в «буржуазном национализме», потому что она слишком хорошо говорила на украинском и слишком мало боялась. Потом Мирослава написала статью про киевскую милицию. Я не читала эту статью, не знаю, о чем там шла речь. Но ее прочитал кто-то другой. Кто-то другой по секрету сказал, что лучше Мирославе уехать в Сибирь. Сказал, что там хорошо, что ей дадут место в общежитии и что в Сибири не хватает журналистов. Кроме того, уже тише, этот другой дал понять, что в ином случае Мирослава найдет свою маленькую дочку мертвой в мусорке под собственным окном. Мирослава обрезала свою длинную косу, за ночь в первый и последний раз выкурила пачку сигарет и отправилась на восток. Шесть тысяч километров на восток, в самое сердце России. Хоть, может быть, на самом деле это какой-то другой ее орган.

В Сибири Мирославе действительно предоставили комнату в общежитии и возможность быть журналистом. Но с той поры Мирослава в своих материалах больше никогда не касалась небезопасных тем. Она писала и продолжает писать оптимистические опусы про сибирских умельцев и про черные сибирские села, где дети играют в грязи со свиньями, а их родители пьют технический спирт и умирают в 30 лет. Мирослава поселилась совсем рядом с Краслагом – чуть ли не крупнейшим в Сибири концентрационным лагерем для политзаключенных. Именно в Краслаге при Сталине нашли свой конец сотни украинских писателей и вояк УПА. Ныне Мирослава дружит с бывшим директором Краслага и не считает Сибирь тюрьмой. Она смирилась с Сибирью, перестала говорить на украинском и стала агрессивным космополитом. Сибирь – это три Украины, говорит она. В Сибири не так уж и холодно и небо больше. Здесь растут кедры, все всех любят и нет национальной вражды. «Сибирь – это свобода, – говорит мне Мирослава, – а вы там в Украине носитесь со своей независимостью и не знаете, куда ее деть; проситесь в Европу, а она на вас начхала!» Я отвечаю, что нам не нужно никуда проситься, потому что мы тоже Европа, пусть пока только географически, а не ментально, но ничего, со временем все изменится, мы станем сильнее, мы не будем бояться, мы забудем свой комплекс младшего брата, и нас возьмут к себе на равных, ведь без нас тоже нельзя, без нас Европа неполноценна. Но иногда я не отвечаю Мирославе, потому что на самом деле не знаю, что такое Европа. Я не знаю, является ли Европа свободой. Я не знаю, хочу ли я свободы. А что хуже всего – я не верю, что свобода вообще возможна.

Вот такая, не виданная мною, сложенная из клочочков чужих представлений, Европа. Я представляю ее большой, разноцветной и счастливой. Такой, как Украина, но намного лучше. Туда Украине стоит сместиться, потому что быть между Востоком и Западом – означает нигде. Украине не хватило нескольких сот километров, Украине не повезло с географией, мне не повезло с географией, зато повезло с историями. Эти истории делают меня богатой, и без них Европа не окончательна. И когда я наконец пересеку западную границу, чтоб посмотреть на настоящую Европу, то буду очень бояться. Ведь может оказаться, что она иная или что ее вовсе нет. И тогда я стану очередной жертвой мифов и метафор, придуманных несчастливыми людьми.