Лидия Дэвис - Что-то со мной не так (сборник)

Он единственный, кто бодрствует, в доме ни звука, на улице темно, холод пробирает его сквозь одеяло, он не хочет тревожить хозяев, поэтому сначала, свернувшись эмбрионом, ищет теплую ямку в матрасе…

Потом, украдкой пробираясь по полу, ищет стул, взгромождается на него и, балансируя, тянется к шторам, которыми укрывается поверх одеяла…

Приятное ощущение новой тяжести, давящей на него, потом мирный сон…

В другой раз этот бессонный гость, снова замерзнув и не обнаружив в своей комнате штор, незаметно выскальзывает за дверь и с той же целью в тускло освещенном коридоре наклоняется и сдергивает с пола ковер…

То, как тяжело давит на него ковер и как пыль забивает ноздри, ничто по сравнению с тем, как этот ковер заглушает его беспокойство…

У каждого где-то есть мать. Одна мать сидит с нами сейчас за обедом. Это маленькая женщина в очках с такими толстыми линзами, что, когда она поворачивает голову в сторону, они кажутся черными. Потом, когда мы уже едим, звонит мать хозяйки. Это вынуждает хозяйку отсутствовать за столом дольше, чем можно было ожидать. Кажется, эта мать находится в Нью-Йорке. В разговоре упоминают о матери одного из гостей: эта мать живет в Орегоне, штате, о котором мало кто из нас что-нибудь знает, хотя раньше, кажется, у кого-то там жил родственник. Позднее, в машине, кто-то упоминает некоего хореографа. Тот остановился на ночь в городе по дороге опять же к своей матери, которую едет навестить и которая тоже живет в другом штате.

Когда матерей приглашают на обед, они хорошо едят, как дети, но вид у них отсутствующий. Зачастую они не понимают, что происходит и о чем идет речь. Или включаются в разговор, только когда вспоминают о нашей юности; или встревают, когда их не просят; или улыбаются невпопад, и их неправильно понимают. Тем не менее матерей всегда навещают, с ними всегда разговаривают, пусть и только во время праздников. Они переживают за нас и чаще всего там, где мы их не видим.

В осажденном доме жили мужчина и женщина. Они, съежившись, сидели на кухне и слышали что-то похожее на слабые взрывы.

– Ветер, – сказала женщина.

– Охотники, – сказал мужчина.

– Дождь, – сказала женщина.

– Армия, – сказал мужчина.

Женщине хотелось уйти домой, но она и так уже была дома, в центре страны, в осажденном доме.

Она и ее муж так взвинчены, что на протяжении всего разговора то и дело попеременно заходят в ванную, закрывают дверь и пользуются туалетом. Потом выходят и закуривают сигарету. Он входит в ванную, мочится, оставляет крышку унитаза поднятой, она входит, опускает ее и мочится. К концу дня они прекращают разговоры о разводе и начинают пить. Он пьет виски, она пиво. Когда ей пора время уходить, чтобы не опоздать на поезд, он уже много выпил и, в последний раз направляясь в ванную помочиться, не дает себе труда закрыть дверь.

Когда они готовы выйти из дома, она начинает рассказывать ему историю о том, как познакомилась со своим любовником. Пока она говорит, он обнаруживает, что потерял одну из своих дорогих перчаток, расстраивается и сразу отвлекается от ее рассказа. Он оставляет ее и идет вниз искать перчатку. Она уже почти закончила свою историю, а он так и не нашел своей перчатки. Вернувшись в комнату без перчатки, он проявляет гораздо меньше интереса к ее рассказу. Позднее, когда они вместе идут по улице, он радостно рассказывает ей, как купил своей подружке туфли за восемьдесят долларов, потому что очень любит ее.

Снова оставшись одна, она так поглощена тем, что произошло во время ее визита к мужу, что идет по улицам очень быстро, а на станции метро сталкивается с несколькими пассажирами. Она их даже не видит, но налетает на них, как какая-нибудь природная стихия, так неожиданно, что они не успевают увернуться, а она удивляется, как они вообще оказались на ее пути. Некоторые из этих людей глядят ей вслед и восклицают: «Господи Иисусе!»

Позднее, на кухне у своих родителей, она с трудом пытается объяснить что-то насчет развода своему отцу, сердится, что он ничего не понимает, и в конце концов она осознает, что ест апельсин, хотя не может припомнить ни того, как она его чистила, ни даже как решила его съесть.

На выкрашенном белой краской засове двери, которую никогда не открывают, широкая дорожка крохотных черных точек – тараканий помет.