Ингеборг Бахман - Малина

Малина: И насколько сильно, по-твоему, ты сможешь его любить?

Я: (appassionato е con molto sentimento) Очень сильно. Даже слишком сильно. Я буду любить его, как ближнего своего, как тебя!

Сегодня, идя по Унгаргассе, я думаю о переезде: в Хайлигенштадте как будто бы освобождается квартира, оттуда кто-то выезжает, друзья друзей, квартира, правда, не очень вместительная, только как же мне уговорить Малину, ведь я один раз уже предлагала ему переехать в большую квартиру, из-за его бесчисленных книг. Но он никогда не уедет из Третьего района. Одна-единственная слеза появляется у меня в уголке глаза, но не скатывается по щеке, а кристаллизуется в холодном воздухе, становится все больше и больше, второй гигантский шар, который не желает вращаться вместе с Землей, а отделяется от нее и падает в бесконечное пространство.

Иван уже не Иван, я смотрю на него, как врач-клиницист, изучающий рентгеновский снимок, и вижу его скелет, пятна от курения в его легком, его самого я больше не вижу. Кто вернет мне Ивана? Почему он вдруг позволяет так себя разглядывать? Пока он спрашивает счет, мне хочется рухнуть на стол или свалиться под стол, а заодно стянуть с него скатерть со всеми тарелками, бокалами и приборами, даже с солонкой, хотя я так суеверна. Не делай со мной этого, скажу я, не делай этого, не то я умру.

Вчера я была на танцах в баре «Эдем».

Иван меня слушает, — да полно, в самом деле? Надо бы ему все же послушать, что я говорю: была вчера на танцах, хотела кое-что разрушить, ведь напоследок я танцевала только с одним отвратным молодым человеком и смотрела на него так, как никогда не смотрела на Ивана, а парень танцевал все более самозабвенно и страстно, хлопал в ладоши и прищелкивал пальцами. Ивану я говорю:

— Я жутко устала, слишком долго пробыла на ногах, я просто больше не выдержу.

Но слушает ли меня Иван?

Иван, между прочим, спрашивает, поскольку мы с ним давно не виделись, не хочу ли я пойти с ними в кино, там идет «Микки Маус» Уолта Диснея. К сожалению, у меня нет времени. Дело в том, что я не хотела бы сейчас видеть детей, меньше всего детей, самого Ивана — всегда, но не детей, которых он у меня отберет. Не могу больше видеть Белу и Андраша. Пусть зубы мудрости растут у них без меня. Я уже не буду присутствовать при том, как их станут удалять.

Малина мне шепчет: «Убей их, убей их».

Но другой голос заглушает первый: Ивана и детей — ни за что, они неразрывное целое, я не могу их убить. Если произойдет то, что должно произойти, то Иван, как только он дотронется до кого-нибудь еще, перестанет быть Иваном. Я, во всяком случае, ни до кого не дотрагивалась.

Я говорю:

— Иван.

Иван говорит:

— Счет, пожалуйста!

Это, наверно, ошибка, ведь это же Иван, а я все смотрю мимо него, на скатерть, на солонку, я уставилась на вилку, я могла бы выколоть себе глаза, я смотрю в окно поверх его плеча и отвечаю ему невпопад.

— Ты бледна как смерть, — говорит Иван, — тебе что, нездоровится?

— Просто не выспалась, мне надо бы поехать отдохнуть, мои друзья едут в Кицбюэль, Александр и Мартин — в Санкт-Антон, без этого я просто не приду в себя, зима с каждым годом длится все дольше, кто в силах выдержать такую зиму!

Выходит, Иван и впрямь полагает, будто во всем виновата зима, ибо он настоятельно мне советует поскорее уехать. Я уже вообще не смотрю на него, я вижу кое-что другое — рядом с ним есть какая-то тень, Иван смеется и разговаривает с тенью, он гораздо веселее и развязнее, таким ужасно развязным со мной он никогда не был, и я говорю, что да, конечно, Мартин или Фриц, но у меня еще жутко много дел, нет, я не знаю, мы созвонимся.

Думает ли Иван тоже, что раньше у нас с ним все было по-другому, или это только мне кажется, что раньше было не так, как сегодня. В горле у меня застрял дикий смех, но я боюсь его выпустить, ведь мне потом его не унять, оттого я молчу и становлюсь все мрачнее.

После кофе я окончательно немею; я курю.

Иван говорит:

— Ты сегодня очень скучная.

— Да? Правда? Я что, всегда такая была? — спрашиваю я.

У дверей дома я не сразу выхожу из машины и предлагаю все же при случае друг другу звонить. Иван не возражает мне, он не говорит: ты что, с ума сошла, что ты такое говоришь, как это «при случае». Он уже считает естественным, что звонить друг другу мы будем при случае. Если я сию же минуту не выйду, — но я уже выхожу, — он, чего доброго, еще скажет «да», однако я хлопаю дверцей и кричу:

— В ближайшие дни у меня уйма дел!

Я совсем не могу заснуть, разве что поздним утром. Кто бы мог заснуть в ночном лесу, полном вопросов? Ночью я лежу без сна, подложив руки под голову, и думаю, как счастлива я была, как счастлива, а ведь я когда еще дала себе зарок не жаловаться, никого не винить, если я хоть один-единственный раз изведаю счастье, теперь же я хочу это счастье продлить, я хочу этого, как всякий, кому оно досталось, хочу удержать это уходящее счастье, отжившее свой срок. Моего счастья больше нет. «Прекрасное Завтра Духа, что не придет никогда…» Только у меня это было совсем не Завтра, это было прекрасное Сегодня моего духа, моего ожидания между шестью и семью часами, после службы, моего сиденья за полночь перед телефоном, а Сегодня не может миновать. Такого не может быть.